Шрам

Эгерт горько усмехнулся, привычно касаясь рукой щеки; Тории отчего-то стало неловко. Пробормотав нечто невнятное, она поспешила уйти.

Через некоторое время она увидела его в компании, возглавляемой рыжим Гаэтаном – Солль был на голову выше всех своих сотоварищей. Компания направлялась, конечно же, в город, студенты радостно галдели – Солль молчал, держался в стороне, однако от глаза Тории не укрылось то уважение, которым окружали его прочие студиозусы. Рядом с Эгертом все они отчего-то казались чуть неуклюжими, чуть мешковатыми, чуть простоватыми – Солль, в каждом движении которого скользила некая инстинктивная, полувоенная грация, казался в толпе студентов породистой лошадью, затесавшейся в табун симпатичных, радостно топающих мулов.

Тория с неудовольствием поймала себя на некотором подобии интереса. Конечно, Ора и Розалинда вдохновлены, да и сколько еще юных козочек ударят копытцем, желая заполучить такого кавалера!

Через несколько дней Эгерт нежданно получил весточку из Каваррена – почтовый служащий, сопя, приволок в университетскую канцелярию увесистый мешок, облепленный сургучными печатями, и к нему маленькое, смятое письмо. Разносчик не уходил, пока не получил серебряной монетки за труды; мешок полон был домашней снеди, а письмо, написанное на желтоватой почтовой бумаге, пахло сердечными каплями.

Эгерт не узнал почерка – его мать писала редко и неохотно, и никогда ни одно из ее посланий не предназначалось сыну; но запах он узнал сразу же, и от волнения его бросило в озноб.

Письмо было странным, строки загибались книзу и мысль то и дело рвалась; в нем не было ни слова о бегстве Эгерта или о теперешней жизни в Каваррене. Все послание посвящено было обрывочным воспоминаниям об Эгерте-ребенке и Эгерте-подростке, причем сам он не мог вспомнить об этом почти ничего; мать же, оказывается, все это время держала в памяти и цвет скатерти, с которой маленький сын стянул на себя тарелку горячего супа, и жука, которому он бодро и настойчиво пытался приклеить оторванную ногу, и какую-то дерзость, за которую отец хотел наказать его, а она вступилась, придумав сыну оправдание… Солль едва дочитал письмо до конца – им овладело непонятное, щемящее, болезненное чувство.

Желая заглушить его, Эгерт велел Лису зазывать на пиршество всех, кто только успеет вместиться в сводчатую комнатушку. Студенты, общительные и изголодавшиеся, не заставили себя долго ждать; скоро кровати ломились под грузом пирующих, и грозил обрушиться подоконник, и возмущенно трещал стол, призванный служить опорой для научных изысканий, а не седалищем для крепких молодых задов. Мешок со снедью, которой хватило бы Соллю на месяц, опустошен был, как водится, за несколько часов, и все были очень довольны – включая Эгерта, который в шуме и хмеле пирушки сумел утопить и горечь, и тоску, и страх перед будущим.

День Премноголикования был уже не за горами – Соллю хотелось то поскорее приблизить его, то любыми силами оттянуть. Лис все чаще обеспокоенно интересовался, все ли в порядке, потому что Эгерт впадал то в беспричинную возбужденную веселость, то в глубокий транс, часами сидел у окна, бессмысленно листая книгу о заклятиях, почти ничего не ел – зато вставал ночами, чтобы напиться из железного бака в коридоре; звон железной цепи, на которой висела кружка, будил соседей, и они роптали.

До рокового дня оставалась неделя, когда декан Луаян попросил Эгерта зайти к нему.

Солль ожидал увидеть и Торию, по обыкновению сидящую на краешке стола и покачивающую ногой – однако в плотно зашторенном кабинете оказались лицом к лицу лишь суровый, сосредоточенный декан и его нервный, напряженный гость.

Усадив Солля в высокое кресло, декан долго молчал; внутри стеклянного шара с нанесенными на него очертаниями континентов горела свеча, и в свете ее стальное крыло, простертое над столом, казалось живым и готовым к полету.

– Через день-два он будет в городе, – негромко сообщил Луаян.

Ладони Солля, сжимающие деревянные подлокотники, в одно мгновение сделались мокры, как лягушачьи лапы.

– Послушайте, Эгерт, – проговорил декан все так же негромко, но от звука его голоса у Солля мурашки побежали по коже, – я знаю, что вы пережили ради этой встречи… Теперь я спрашиваю вас в последний раз: вы действительно хотите говорить со Скитальцем? Вы уверены, что это единственный для вас выход?

Эгерт вспомнил Фагирру, затем девушку в дилижансе, ставшую игрушкой для шайки разбойников, и только потом – Карвера.

– Уверен, – отозвался он глухо.

Некоторое время декан сверлил его глазами – Эгерт не дрогнул и выдержал этот взгляд.

– Хорошо, – отвернулся, наконец, Луаян, – тогда я расскажу вам… Все, что знаю сам – а знаю я, к сожалению, немного.

Он отошел к окну, отодвинул край занавески и так, спиной к Эгерту, начал: