Шрам

– Я уже рассказывал вам о человеке, лишенном магического дара и прошедшем путь испытаний. Я говорил вам о Двери, увиденной мною в Зеркале Вод – я был тогда мальчишкой, мой учитель умер, и я остался один… Перед Дверью в моем видении стоял некто, и засов был наполовину отодвинут… Вы не поняли тогда, зачем я вспоминаю все это – но теперь вы должны понять; слушайте же. По земле ходит Скиталец – никто не назовет вам его имени, и никто не знает точно, что за бездна его извергла; он носит в себе силу, неведомую ни магам, ни прочим. Ни разу, сколь не пытался, я не смог увидеть его в Зеркале Вод – а я ведь очень искусен, Эгерт, и любой человек, обладающий магическим даром, отражается в моем зеркале рано или поздно… А Скиталец недоступен моему взгляду – более того, всякий раз, пытаясь найти его, я натыкался будто бы на глухую стену… Необъяснимое пугает, Эгерт. Скиталец пугает меня, а я ведь не маленький мальчик… Не стану утверждать, будто бы он – воплощенное зло, но кто вообще знает наверняка, что доброе на земле, а что злое?

Декан замолчал, и Эгерт, прижимающий ладонь к помеченной шрамом щеке, сказал неожиданно для себя:

– Заклятье – зло.

– А убийство? – удивленно обернулся декан.

– И убийство – зло, – глухо отозвался Эгерт.

– А если убить убийцу?

Понемногу оплывала свеча внутри стеклянного шара.

– Ладно, – вздохнул декан, – я расскажу вам дальше… Полвека назад мир стоял на краю пропасти… Большинство из живущих так и не поняли этого. Нечто, явившееся извне – летописи называют это Третьей силой – пожелало войти в мир и воцариться в нем. Для того, чтобы преодолеть Дверь Мирозданья, Третьей силе понадобился Привратник… Им стал тот самый человек, лишенный магического дара, оскорбленный людьми и ослепленный гордыней. Открыв Дверь, он получил бы немыслимое могущество – но засов так и не был отодвинут, потому что, кто знает почему, в последний момент Привратник отказался от миссии… Неведомо, что было потом, но в мир живущих вернулся человек, посмевший отвергнуть Третью силу – и опаленный ею, получивший от нее не то проклятье, не то наследство… Говорят, что с тех пор он бродит по спасенному им миру, отсюда и прозвище – Скиталец… Похоже на правду?

Эгерт молчал.

– Вот и я не знаю, – чуть усмехнулся декан, – может быть, это совсем другой человек, и природа его силы другая… Раньше я хотел с ним встретиться – теперь не хочу. Кто знает… Он чужой, избегает встречи, и только время от времени я слышу о нем случайные рассказы…

– А я ниточка, – сказал Солль.

Декан встрепенулся:

– Что?

– Ниточка, привязывающая вас к Скитальцу… Я ведь поэтому вам интересен, да?

Декан нахмурился:

– Да… Вы правильно вычислили некий прагматизм моего к вам отношения… Вы – ниточка к Скитальцу, Солль, и вы же – убийца любимого моего ученика, жениха моей дочери… Вы – жертва жестокого заклятья. И вы же – человек на пути испытаний. Все это вы, – декан снова отвернулся к окну.

Свеча внутри стеклянного шара догорела и погасла – в комнате стало темнее.

– Что я должен сказать ему? – спросил Эгерт.

Декан пожал плечом:

– Что хотите. Вы изменились достаточно, чтобы самому решать… Не пытайтесь разжалобить его – это не поможет; не унижайтесь, но и не вздумайте дерзить – будет только хуже. А главное, Эгерт, хорошенько подумайте: под силу ли вам вообще эта встреча? Может статься, он наградит вас чем-нибудь еще, да таким, что прежнее заклятье покажется шуткой?

Декан испытующе склонил голову к плечу; Эгерт прошептал едва слышно:

– Страшно, конечно… Но я ведь уже виделся с ним однажды… Возможно, я найду слова… Я найду.

Эгерт слушал лекцию господина ректора, когда, порхающая по рядам, как бабочка, передаваемая из рук в руки, в зале обнаружилась записка. Эгерт не обратил на нее никакого внимания, и потому свистящий шепот заставил его подскочить:

– Эй! Солль!

Записка была свернута трубочкой, и надпись на ней не оставляла сомнения в том, что послание адресовано именно Эгерту; удивленно развернув жесткую бумагу, Солль прочитал короткую надпись посреди чистого листа: «Он в городе».

Дребезжащий голос господина ректора взорвался в его ушах разбитым стеклом, чтобы тут же отдалиться, затихнуть и обернуться жужжанием бьющейся в стекло мухи.

До праздника оставалось три дня; краснощекие служанки выбивались из сил, таская переполненные корзины со снедью; из окрестных сел съезжались торговцы мясом – прямо на улицах торговали окровавленными поросячьими тушами, свиными и коровьими головами, кроличьими окорочками и целыми связками битой птицы. Эгерта мутило, когда взгляд его случайно падал на равнодушную безглазую морду, насаженную для продажи на железный штырь.

Человеческое море несло его дальше и дальше по улицам. Лихорадочно вглядываясь во все обращенные к нему лица, он несколько раз вздрагивал, обливался потом и кидался вперед – и каждый раз, обознавшись, останавливался, чтобы успокоить дыхание и унять бешено колотящееся сердце.