Шрам

Гулявший над снегом ветер пригоршнями подхватывал белую алмазную пыль, играл, рассыпал и ронял, подбирал снова. Эгерт не успел понять, вернулась ли к нему мучительная способность ощущать чужую боль – однако мгновенное желание защитить и успокоить лишило его разума и робости; плечи Тории поникли – и тогда ладони его впервые в жизни осмелились опуститься на них.

Она была на голову ниже его. Она казалась рядом с ним подростком, почти ребенком; сквозь теплый платок и не очень плотную шубку он почувствовал, как узкие плечи вздрогнули под его прикосновением – и замерли. Тогда, изо всех сил желая утешить и смертельно боясь оскорбить, он осторожно привлек Торию к себе.

Синие тени на снегу застыли, слившись в одну; оба боялись пошевельнуться и тем спугнуть другого. Безучастным оставался лежащий за стеной город, и холодно поблескивала замерзшая река, и только ветер проявлял признаки нетерпения, вертелся, как пес, вокруг ног, путался в подоле Тории и осыпал голенища Солля снежными брызгами.

– Ты увидишь море, – сказала Тория шепотом.

Эгерт молчал. Познавший на своем недолгом веку десятки разнообразных женщин, он сам себе показался вдруг неопытным, беспомощным мальчишкой, сопливым щенком – так ученик ювелира хвалится мастерством, шлифуя стекляшки, и потеет от страха, впервые получив в руки немыслимой редкости драгоценный камень.

– На берега южного моря никогда не ложится снег… Там теплые камни… И белый прибой… – Тория говорила, будто во сне.

Светлое небо, он боится разжать руки. Он боится, что все это наваждение, он так боится ее потерять… А ведь он не имеет на нее права. Можно ли потерять то, что не принадлежит тебе? И не тень ли Динара стоит между ними?

Тория вздрогнула, будто ощутив эту его мысль – но не отстранилась.

Над их головами меняли форму облака, поворачивались, подставляясь солнцу разными боками, как булки в печи. Слыша, как бьется под курткой Эгерта смятенное сердце, Тория с почти суеверным ужасом поняла вдруг, что счастлива. Ей очень редко удавалось поймать себя на этом чувстве; ноздри ее раздувались, вдыхая запах снега, свежего ветра и Эгертовой кожи, и хотелось привстать на цыпочки, чтобы дотянуться до его лица.

Она никогда не чувствовала запаха Динара. Немыслимо, но она не помнит, как билось его сердце. Обнимая его, она испытывала дружескую нежность – но куда той детской нежности до этого сладостного оцепенения, когда страшно не то что двинуться – вздохнуть?

Что же это, подумала она в панике. Предательство? Предательство самой памяти Динара?

Синяя тень едва заметно ползла по снегу, как стрелка огромных часов. Прямо перед глазами Тории опустилась на Эгертово плечо круглая, плоская, будто точильный камень, снежинка. Солнце спряталось, и тень на снегу погасла.

– Надо идти, – сказала Тория шепотом. – Нам надо… я же обещала показать тебе…

В молчании они спустились с холма; река здесь поворачивала, огибая небольшой мыс, похожий скорее на полуостров. Земля тут, по-видимому, пришлась весьма по нраву высоким елкам – они и росли кругом во множестве, и ветви, отягощенные снегом, подобны были обвисшим старческим усам.

Они шли, пробираясь между стволами, то и дело обрушивая с веток снег – тогда освобожденные пышные лапы вскидывались верх, несколько нарушая единообразие зимней картины. Наконец, Тория остановилась и оглянулась на Эгерта, будто приглашая его в свидетели.

Прямо перед ними возвышалось занесенное снегом каменное сооружение – будто остатки древнего фундамента; желтый ноздреватый камень перемежался с серым, гладким – Эгерт никогда раньше не видел ничего подобного. Самым же удивительным было чахлое, тонкостволое деревцо, вцепившееся в кладку корнями и будто бы на камне и произраставшее. Среди зимы деревцо оставалось зеленым – ни снежинки не опускалось на узкие листья, и кое-где между ними тускло краснели круглые лепестки, с виду ненастоящие, будто вырезанные из тряпицы – однако это были действительно цветы, Эгерт убедился в этом, когда на кончике пальца у него осталось немного черной пыльцы.

– Вот, – сказала Тория, стараясь за деловитым тоном спрятать царившее в ее душе смятение, – вот, это могила… Ей несколько тысячелетий. Здесь лежит какой-то древний маг – может быть, сам Первый Прорицатель… А может быть, нет. Это дерево – оно цветет круглый год, но не принесло ни одного плода… Говорят, ему тоже несколько тысяч лет, правда, удивительно?

Магическое дерево не было более удивительным, нежели то странное действо, что незримо происходило сейчас между Торией и Эгертом. Он хотел сказать об этом – но не сказал; оба стояли, глядя на тысячелетний курган, ставший свидетелем их молчания. Заснеженные елки молчали тоже – строго, но без осуждения.