Шрам на сердце

— Какие-нибудь хорошие духи? — размышлял он. — Но это, верно, подходит между друзьями. А кто такой для нее я? Еще один пневмоник. Жаль, что на рентгене она не могла разглядеть мою душу. Целую ночь мучился, что бы такое придумать? Может быть, коробку конфет? Но мне почему-то кажется, что это ей не понравится. Она не такая, как другие. Ухажерский подарок, правда?

Егор Петрович смущенно посмотрел на меня и деланно засмеялся.

— Смешно? И сам не знаю, что со мной творится… На чем мы остановились? Конфеты?

— Нет, — сказал я. — Цветы.

— Цветы? — удивился Егор Петрович.

— Да. На набережной продают чудесные цветы.

— Здорово! — Егор Петрович по-детски обрадовался. — А знаете… Я еще никогда не дарил женщинам цветы. Это как раз для нее. Она не такая, как другие. Цветы и открытка. Вы мне, пожалуйста, помогите. Чтоб красиво! Нет, это для нее не подходит… Надо душевно. Ведь она… — Он покачал головой. — Какое лицо! Какие глаза!

Уехала Софья Андреевна, тихая седая женщина, с которой мы о чем только не беседовали, сидя за одним столом в столовой.

Когда я как-то заговорил с ней о сыне и невестке, об их «вместе или не вместе» и связанной с этим квартирной проблемой, она сказала:

— Я мало верю в советы со стороны. Надо хорошо знать людей, чтоб хоть немного разобраться в их взаимоотношениях. И вообще, жизнь — такая вещь… Может быть, когда-нибудь будете в нашем городе, заходите. Я оставлю вам адрес. А рецепты семейного счастья, их и по радио передают, и в газетах печатают — хоть отбавляй! — рядом с рецептами салатов и пирогов. А что проку?

Я с ней охотно согласился.

— Кстати, — смеясь добавила она, — как-то вздумала я испечь пирог по газетному рецепту. Никто есть не хотел.

Через неделю попрощалась с нами и румяная Галина.

— Побываете у нас дома и на заводе. Ой, как я уже хочу домой!

— Не хворайте!

— Да уж не буду. До первого сквозняка…

Исчезли три мушкетера с веранды. Исчезли так же незаметно, как незаметны были и здесь, занятые лишь своими делами, своими развлечениями и разговорами, обособленные от всех.

Вместо них появились на веранде трое других. Молодой врач, студент-филолог и шофер из симферопольской автобазы. Знакомясь, он говорил каждому: «Я из симферопольской автобазы. Знаменита на весь Союз!..»

Все трое — после тяжелого гриппа и воспаления легких. Словом, начинающие пневмоники.

— Глядите, ребята, не запускайте болезнь. А то согнетесь и раскиснете, — поучал их наш уважаемый, хотя и никем не назначенный староста, Алексей Павлович. Он пощупал у них бицепсы: — Эх, вы, слабаки! Закаляться надо… А что касается здешних порядков, то знайте: дисциплина! И дружба! Помните, что вы попали в больной, но здоровый коллектив!

Во время мертвого часа заглянула Вера Ивановна.

— Сколько это будет продолжаться? Ох уж эта мне палата…

Но на этот раз не стало тихо даже после сердитого замечания медсестры.

Иссякло все-таки терпение у нашей Веры Ивановны. Пошла, видно, жаловаться, потому что через минуту появился Константин Григорьевич. Был не на шутку сердит.

— Дорогие друзья, у нас тут не дискуссионный клуб. Режим! Порядок! Алексей Павлович! Вы же наш первый помощник, как же это?..

— Простите.

Врач вышел, и тут же заговорил Алексей Павлович.

— Зря, зря так делаешь, Михайло. Прежде всего надо вылечиться.

Я тоже пытался воздействовать на Москалюка. Он твердо решил на две недели раньше уйти из больницы.

— Поеду в Никополь. Там Катрина сестра. Раздобуду адрес. А может быть, там и сама Катря…

На все наши уговоры и советы он твердил одно: «Поеду в Никополь». В конце концов он вспыхнул и, чеканя каждое слово, сказал:

— Почему вы не договариваете до конца! Знаю, о чем думаете. Сорвется Москалюк и снова за бутылку. И его честное слово собаке под хвост. Верно? Так знайте: Москалюк скорей подохнет, чем нарушит слово. Если даже не вернется Катря, устою на ногах. Через год, через два вернется. А нет, так и пять лет буду ждать. Черта лысого вы понимаете… А коли так — молчите!

И мы умолкли, как школьники после строгого окрика учителя.

Кто кого должен учить жизни? Я не знаю более запутанного и неразрешимого вопроса. Как охотно мы поучаем любого, кто попадет нам под руку. И сразу же — откуда только берется — появляется чувство превосходства: ведь я его учу — значит, должен слушать! Пройдет день-два, и кто-нибудь читает тебе длиннейшую проповедь, ничуть не интересуясь твоими мыслями и реальными житейскими ситуациями. Ох эта доморощенная педагогика! А может быть, надо хоть немного учиться друг у друга? Приглядываться, прислушиваться. Кроме того, забываем, что учит не только слово, но и молчание, взгляд, пожатие руки. Необязательно сильной. Может быть, это будет чуть слышное прикосновение детской ладони.

Не знаю, о чем думал Алексей Павлович. Возможно, и ему пришло в голову что-то в этом роде, потому что он, всегда готовый дать наставление, смотрел в окно, и лицо у него было грустное, я бы даже сказал, скорбное.