Шрам на сердце

— Вы говорите: педагог… — обратился он ко мне. — А сумею ли я стать настоящим — понимаете, настоящим — педагогом? Сумею ли я стать немного похожим на Ярослава Калиниковича — это наш историк. Надо видеть, как все головы, словно подсолнухи к солнцу, тянутся к нему. Ловят каждое слово. Некоторые учителя жалуются: шумно в классе, никак не утихомиришь… А у него тишина, но не мертвая — живая. Следом за ней — горячий спор. А иногда — шутка, смех. И никогда он не выходит один из класса. Вокруг него все сорок учеников. Еще словечко услышать! Улыбнется — видишь сорок улыбок. Нахмурит брови — тревога на каждом лице. Один семиклассник мне сказал: «С таким, как наш Ярослав Калиникович, можно в разведку идти». — Володя засмеялся. — Это он, конечно, от отца слышал. Знаменитый был разведчик его отец. И мальчик хочет такой же — самой высокой меркой — мерить людей.

Мы шли и молчали, каждый ворочая в голове что-то свое.

— Вы в Павлыше бывали? — спросил Володя. — В школе Сухомлинского?

— Нет. Стыдно сказать. Все собирался, собирался. То одно, то другое мешало. И всегда думаешь: успею…

— Я тоже не успел повидать Сухомлинского. Однако поехал. Так меня поразила эта смерть. Ходил, расспрашивал… Видел те деревья, те цветники, которые он разбил с детьми. Разглядывал книги, которые он читал, собирал. Кое-что записывал. — Володя порывисто повернулся ко мне. Его бледное лицо, всегда напряженное, выглядело сейчас удивительно мягким и добрым. — Понимаете, учил детей создавать сказки. Крошечные… Научить ребенка видеть красоту вокруг себя — это уже большое дело. А он хотел большего: научить сказать об этой красоте свое слово. Свое!

— Писать сказки? — Мне показалось, что Володя увлекся. — Не слишком ли — для школьника?

— Мы забываем, что дети живут в особом мире. Там сказка и реальность идут рядом. Вы видели, конечно, детские рисунки? Каждый — это сказка. Наш глаз такого не ухватит. Там синие кони на красной траве. Почему? Этого же не может быть! Я и сам так сказал маленькому художнику. А он смотрел на меня с сожалением. Ей-богу! Ему жаль было меня, слепого. И сказал: «Пасли лошадей ночью. В темноте — трава черная. А загорелся костер — она стала красная. Лошади стояли немножко подальше и были синие-синие…» Сказка — тоже рисунок. Сухомлинский будил мысль, подталкивал воображение. И не в четырех стенах над листом бумаги… В поле, в саду, у речки. Где-то у него написано: надо возбудить вдохновение для работы мысли. Понимаете, вдохновение!… Вот он идет с учениками по лесу. Летают майские жуки. И Сухомлинский говорит: «Летит жук. А на дереве колючка. Укололся крепко, упал на землю. А дальше что?» И тут дети наперебой: «Увидели другие жуки… Перевязали рану… Повезли в больницу… Сделали укол… Прилетели молодые жучата проведать отца». Маленький толчок, а фантазия уже работает. Тут и смешное, и детское, а все проникнуто добрыми чувствами. Уроки наблюдательности, раздумий об увиденном. И коллективное создание устных картинок-сказок. Учтите, речь идет о школьниках младших классов.

Я слушал взволнованный голос Володи и радовался, что есть, есть самое действенное лекарство против всех его болезней.

— А какие рисунки к этим сказкам у каждого! Подождите, тут у меня в записной книжечке…

Володя рванулся, чуть не побежал. Мы были далеко от корпуса. Но через минуту он вернулся, размахивая книжкой.

— Вот одна сказка. Слушайте! И написала десятилетняя школьница.

Мы сели на лавку, он стал читать:

— «Молчащая вода». Это название… «Падал дождь. Большие капли стучали по железной крыше дома. Они танцевали. Веселый был дождик. По водостоку сбегал ручеек. Он рассказывал про тучу, про сердитый гром и огоньки — молнии. А потом начал жаловаться на что-то. Я подбежала к водостоку. Ручей упал в бочку и плачет:

«Что я там буду делать? Молчать? Да я же перестану тогда быть ручейком…» Вот так веселый ручеек попал в ловушку. Я наклонила бочку. Вода полилась. Ручей весело сказал: «Спасибо, девочка, ты освободила меня».

Володя посмотрел на меня сияющими глазами:

— Какой человек вырастет из этой девочки!

Мы уже больше месяца жили в одной палате. Лечились и питались вместе. Я видел его сто раз на день.

Но на деле я сейчас увидел его впервые.

Он смотрел на море. Он был где-то в далеком мире, где синие кони пасутся на красной траве. Где ручей разговаривает с девочкой.

Но и в сказочном мире не забывал, что есть молчащая вода — молчащие души.

14

Издали я ее не узнал. Новая прическа, элегантный брючный костюм. Стройная, молодая, с чарующей улыбкой. Все мужские головы в столовой обернулись в ее сторону.

Когда села за стол, я сказал:

— Галина, поздравляю с выздоровлением!

— Рановато…

Во время обеда она два или три раза обращалась ко мне с какими-то мелочами.

— Вам налить чаю?

Но глаза говорили другое. Светились чистой радостью.

Когда Софья Андреевна, поужинав, ушла, Галина, оглянувшись, прошептала:

— Какое я получила письмо! Женихом был, так не писал, — она счастливо засмеялась. — Опять влюбился… Большое вам спасибо!

— Я тут, ей-богу, ни при чем.

— Видите, что с ним стало после нашего письма!