Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945

На ночлег нас устроили в конюшне. В этих местах уже есть конюшни, здесь в плуги и телеги впрягают лошадей, а не быков. Мы были в Венгрии, в самом ее сердце! Мы сошли с поезда как раз в том месте, где в течение столетий селились швабы! Не от этого ли испытывали мы смутное беспокойство? Не согнал ли нас с вагонной крыши безошибочный инстинкт, томление по родине? Но мы не рассчитывали встретить здесь швабов. Я думал, что мы встретим их только к западу от Будапешта. Счастливая звезда не оставила нас. Правда, боль в ноге не давала мне спать. Я продолжал слышать стук колес и скрежет вагонных тормозов. С куда большим удовольствием я бы думал о лошадях, которые спали рядом и грезили, наверное, об овсе и свежей луговой траве. Но ночь зачастую лишает нас воли выбирать сны по нашему желанию — в этом ее благословение, и в этом ее проклятие.

На следующий день нога разболелась так, что я не смог идти дальше. Я не мог опереться на ступню. Я снова осмотрел ногу: грязная, мозолистая подошва и ничего больше. Почему же она так болит? Может быть, это натоптыш? Ты просто сошел с ума, мысленно отругал я себя и попытался встать на ногу, но боль заставила меня снова сесть. С кем посоветоваться? Что делать? Идти я не мог. Это было плохо, очень плохо. Надо было оставаться на месте и ждать. Это возможно? Конечно, это сопряжено с опасностью! Это проблема, настоящая, большая проблема! Жизненная проблема, если угодно! Выход нашел молодой шваб, заглянувший к нам пожелать доброго утра.

— Подождите, — сказал он, — я найду дом, где вы сможете некоторое время пожить.

Он вернулся к полудню с сияющим лицом. Все получилось. Они с Берндом подняли меня на ноги, я обхватил одного и второго за шею, и мы заковыляли в деревню. Наше путешествие закончилось в доме старонемецкой семьи, семьи, которую постигла незавидная судьба. Сейчас в доме жили пять человек: дед, бабушка и женщина с семнадцатилетним сыном и маленькой дочкой. В доме было чисто, уютно. Все вещи отличались старой немецкой добротностью и прочностью, все было аккуратно пригнано друг к другу. Все было живым и дышало непреходящей крестьянской культурой. По-немецки говорили только старики, но говорили так же хорошо, как их предки, покинувшие когда-то наше отечество. Приветствовали нас негромко, но очень сердечно. Мы рассказали о наших странствиях, а в ответ выслушали печальную историю этой семьи. Русские вели себя здесь как взбесившиеся черти. Их сына, мужа женщины, застрелили на сеновале — потом нам показали это место. Дочь, как и многих других женщин деревни, куда-то увели, и они ничего не знают о ее судьбе. Изнасиловали даже старую хозяйку дома. Дом и скотный двор превратили в невероятный свинарник, скотину зарезали, а лошадей увели неизвестно куда. Так же поступили и с соседями. Вообще все близлежащие деревни постигла такая же судьба. Бабушка плакала, пока дед рассказывал эту страшную историю. Это были слезы длинной череды поколений. Вы страдаете, потому что вы немцы! — подумал я, и взор мой упал на распятие, украшенное букетом полевых цветов. Господи, да кто же ты? Скажи мне, кто ты? Где твоя справедливость?

Нас поселили на сеновале. Мы сами об этом попросили. Мы не хотели спать в доме, слишком много было на нас вшей. Надо соблюдать осторожность — кого обрадуют вши в голове? Кроме того, я не знал, когда пройдет моя нога. Даже добрый Шинья боялся вшей! Так что в этом деле была нужна осторожность, даже, я бы сказал, предосторожность. Да и вообще, как хорошо спать в сене!

Помогали ли мы хозяевам? Ну конечно же! Мы не были лежебоками, ворами или тунеядцами! Мы хотели, чтобы к нам хорошо относились, и поэтому сразу попросили дать нам работу. В крестьянском доме невозможно только есть и спать! Нет, нет, мы не собираемся сидеть без дела. Бернд каждое утро ходил к соседям и работал в винограднике. Возвращался он вечером в отличном настроении. Я, со своей проклятой ногой, не мог работать в полную силу, но и я не остался без дела. Я объезжал луг верхом на сивой кобыле. Да, да, верхом! Я стерег на выпасе единственную корову, которая осталась у семьи. Старик каждое утро выводил ее на луг и привязывал к колышку. «Будь осторожен!» — каждый раз говорил он мне. Я целыми днями стерег лошадь и корову. Я лежал в траве, держа в руке длинную веревку, привязанную к недоуздку кобылы, и тихо радовался жизни. Корова щипала траву, потом ложилась рядом со мной и принималась ее пережевывать. Это было настолько трогательно, что я принимался с ней разговаривать:

— Ты хорошая, верная коровка! — Стоило мне заговорить, как кобылка тут же поднимала уши и наклонялась ко мне. — Ты тоже хорошая, — говорил я, и мне кажется, что мои слова доставляли ей истинное удовольствие.