Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945

Так начался первый день моих долгих странствий. Собственно, это путешествие на самом деле началось с того момента, когда я поднялся с пня на поляне и пошел дальше под восходящим солнцем, не испытывая больше ни тени страха. Свободно и пружинисто шел я навстречу своей цели, ориентируясь по золотому светилу. Я шел на восток. В горах трудно идти прямо. Снег уже осел и не мешал идти, но путь мне преграждали многочисленные ущелья и лесные завалы. Но в ушах моих оглушительно звучала мелодия свободы, я без устали продолжал путь, преодолевая подъемы, перепрыгивая через ручьи и трещины. Вокруг не было ни единой человеческой души, я был один, и меня переполняло ликование, я наслаждался сладостью успешного побега из неволи. Нет, мне не встретился ни один заблудившийся румынский дровосек, за мной никто не гнался! Я стал лесным человеком, и вокруг простирались мои владения. Я чувствовал себя родней Пана, в священном гневе я мог заставить трепетать всякое дерево, каждый сук, я мог смертельно напугать любого, кто посмел бы попытаться накинуть на меня петлю. С такими мыслями я шел и шел, наедине с самим собой, не встретив на пути ни одного человека.

Только один раз встретилось мне живое существо — это был Рейнеке, Рейнеке-Лис, мой рыжий заблудший сотоварищ. Лиса возникла передо мной — в двух шагах — совершенно неожиданно, словно из-под снега. Зверь остановился и принялся в недоумении мерить меня оценивающим взглядом. Лис был непритворно удивлен и всем своим видом, казалось, спрашивал: что ты-то здесь делаешь? Но, не дождавшись ответа, зверь молниеносно скользнул в подлесок и исчез из вида. На прощание мелькнул лишь кончик огненно-рыжего хвоста. На меня нахлынула теплая волна радости, и я сделал два быстрых шага к надломленному ветром буку. Поддавшись неожиданному чувству, я прижался щекой к жесткой коре. Мной владела лишь одна мысль: как мне хорошо, как мне хорошо! Я испытывал невыразимую нежность. Лес, как возлюбленная, дарил мне тепло и ласку.

Я шел, бежал, поднимался в гору, спускался вниз, перепрыгивал через расщелины и трещины, оставляя позади долину, где сейчас бесновались в бессильной злобе мои преследователи. Я чувствовал себя в безопасности — во всяком случае, в тот момент.

Тот первый день вновь обретенной свободы останется в моей памяти до конца жизни во всех подробностях. Вот и сейчас меня вновь уносят мои воспоминания.

Мне преградила путь глубокая расщелина. Я остановился, не зная, как ее преодолеть. Внизу, по ее дну, с шумом протекал ручей, разбухший от талого снега. Сначала я решил обойти неожиданное препятствие. Битый час я тщетно бродил вдоль расщелины, но над ручьем нависали лишь клочья потемневшего снега. В конце концов до меня дошло, что я не найду ни конца этой расщелины, ни ее сужения. Но я не мог терять время! К вечеру я должен быть далеко, там, где мне не придется опасаться погони. Я решил все же рискнуть и спуститься на дно расщелины и принялся искать самое удобное для этого место. Я был страшно раздосадован, начал нервничать и злиться, обзывая себя последним трусом за то, что был готов капитулировать перед этой трещиной. Я прикоснулся рукой к шапке. Я пройду! Медленно и осторожно я начал спускаться вниз, путаясь ногами в корнях и увязая в осыпи. Локтями, как тормозом, я бороздил склон. Скоро я спустился так глубоко, что пути назад уже не было. Надо было спускаться дальше. В раздражении я не смог верно оценить трудность спуска. Теперь мне стало ясно, что положение мое было практически безнадежным. Надо мной возвышалась отвесная стена, взобраться на которую, чтобы вернуться назад, я не мог. Внизу виднелась бездонная пропасть, преодолеть которую, казалось, было решительно невозможно. Прижавшись к склону, я решил обдумать свое положение. Правда, думать я не мог. Может быть, мне всего лишь казалось, что я думаю. Да и что я мог придумать?

— Да, да, — сказал я себе вслух и прислушался к этим словам, как будто в них пряталась спасительная мысль.

Ничего не придумав, я решил рискнуть и спрыгнуть на толстый сук, торчавший из склона. Прыжок был удачным, точнее, он мог быть удачным, если бы кустарник не прогнулся, и я, сжимая в руке выдернутый из склона прут, не покатился вниз по откосу. Я перевернулся вниз головой, потом перевернулся еще раз, скатился еще ниже, ударяясь о камни и сучья, и в конце концов оказался прижатым к стволу поваленного дерева, к развилке сухих сучьев. Это дерево не только остановило мое падение, но и предохранило от травмы. Да и шапка продолжала плотно сидеть на моей голове. Кости были целы, и я мог двигаться.

Самый крутой участок склона остался между тем позади, и теперь я мог — пусть и медленно — спуститься по почти пологому склону до самого дна. Оказавшись на дне, я внимательно себя осмотрел. Моя неосмотрительность стоила мне пары довольно глубоких ссадин и нескольких царапин. На штанах появилась первая дыра — большая и хорошо заметная.

Противоположный склон был более пологим, и я, не теряя времени, принялся взбираться наверх. Самое трудное препятствие осталось позади, я преодолел его.