Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945

Мне повезло, что густая борода скрывала мимику, а надвинутая на лоб кэтчулэ оставляла глаза в тени. Как только русский скрылся из вида, я стремглав убежал с дороги в лес, чтобы спрятаться в чаще. Аппетит и предвкушение сытного ужина улетучились в мгновение ока. Это было предостережение. Да, предостережение свыше! Никогда не выходить на исхоженную дорогу, внимательно прежде не осмотревшись! Покидать спасительные горы можно только в случае крайней необходимости. Я чувствовал, как бешено стучит сердце по ребрам: бум, бум, бум! Оно было право. Я действительно ни бум-бум не соображал! Здесь, у подножия гор, тоже были русские. Теперь я знал это на собственном опыте. Что говорили мне сегодня лесорубы? Они не слышали о русских, и они говорили чистую правду. Горизонт их мира был очень узок, он ограничивался несколькими соседними деревнями. Об этом мне стоило подумать! Некоторое время я пребывал в полной растерянности, но потом сумел взять себя в руки. Я углубился в лес и продолжил путь в одиночестве. У меня с собой было немного хлеба, погода стояла отличная.

С наступлением ночи я развел костер, спрятавшись в глубоком ущелье. Спал я урывками, то и дело просыпаясь. Иногда я разговаривал вслух. Я произносил: дерево, снег, ветер. Наверное, я произносил и слово «ночь». Я обращался к себе на ты. Теперь я слился с лесом, я стал его частью, его диким зверем.

Следующий день начался очень тяжело.

Солнце не светило с неба. Еще ночью начался мелкий противный снегопад. Словно тонкая ткань, снег дрожал над костром, покрывал мою одежду нежной пленкой. Ничего не изменилось, когда я тронулся в путь. Снег продолжал идти. Снегопад был не сильным, но он не желал прекращаться, и солнце по-прежнему было скрыто за темными облаками. Я потерял ориентацию и шел по лесу наугад. Я продолжал идти вперед, приблизительно определяя нужное направление. Это было невероятно, чтобы я вместо того, чтобы идти вперед, шел назад. Но полной уверенности в этом у меня не было: узкие тропинки ветвились и перекрещивались в самых разнообразных направлениях, никогда не шли строго прямо, поэтому могло случиться всякое. Сомнения не покидали меня, но я решил положиться на удачу. Ветер усилился, я начал мерзнуть, меня стал донимать голод. Теплее не становилось, наоборот, с каждой минутой становилось все холоднее. Да, мне пришлось несладко. Но надо было идти, идти вперед. Жизнь беспощадна, она требует от тебя всего, на что ты способен, — она требует физической силы, крепости духа. Ты снова становишься первобытным человеком, живущим на краю ада. Ты становишься зверем, когда идешь так, как я шел по горам сквозь лес.

Ветер превратился в бурю, надо было искать деревню, и к полудню я ее нашел. К горе прилепилась пара домишек. Это был заброшенный в глушь маленький хуторок. Ветер дул мне в спину, подгоняя к ближайшей хатке. Я постучался. Никто ни о чем меня не спросил. Дверь бесшумно открылась, и я вошел в сени. Хозяева сразу распознали в незнакомце немца. И опять эта радость, это сердечное понимание! Муж, жена и четверо детей наперебой старались чем-нибудь мне угодить. «Niams! — то и дело слышалось в комнате. — Niams!» Не успел я сесть на табуретку, как с меня стянули опинчи и обмотки; ноги мои тотчас погрузили в таз с холодной водой, а потом добрая женщина растирала мне ноги до тех пор, пока они не потеплели. Потом меня покормили: супом — горячим супом, мамалыгой, да еще не пожалели пары яиц с салом, пожарив мне яичницу! Мне было тепло изнутри и снаружи, я до отвала наелся, набив свой ненасытный желудок. Обед увенчала огненная зуйка. Такие вот люди живут в горных деревнях. Как же они были добры к жалкому, оборванному, голодному немцу! О, христиане нашего отечества, вам следовало бы устыдиться. В этой хатке скоро случилось то, что сильно способствовало счастливому исходу моего побега.

Во второй половине дня в дом вошел какой-то человек.

— Доброго здоровья! — произнес он на чистейшем немецком языке.

Я, немного растерявшись, рассмеялся в ответ. Нетрудно сказать по-немецки «доброго здоровья».

— Как дела? Как ты сюда попал? — спросил человек на безупречном немецком и уселся за стол. — Ты немец?

— Я вырос на Буковине. Да, я немец. Если угодно, но и румын тоже. Ха-ха! Ему налили самогон, он тотчас опрокинул стакан, и ему налили еще.

— Так выходит, что мы, можно сказать, земляки, — сказал я, не веря своему счастью.

Он снова поднес стакан к губам, выпил и вытер губы тыльной стороной ладони.

— Мы братья, понимаешь ты? Братья!

— Да, мы братья, — поддакнул я, и глубокое значение этого слова наполнило радостью мое сердце.

Человек сам взял со стола бутылку и налил самогон в стакан.

— Добро пожаловать! За тебя! — Он в мгновение ока опорожнил стакан. Все присутствующие приветливо посмотрели на меня.

— Спасибо, спасибо тебе! — ответил я и в знак приветствия и благодарности поднял руку.