Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945

Мы заварили ему дубовую кору, и он послушно, как ребенок, пил отвар. Но это не помогло положить конец его мукам. Его продолжало немилосердно нести, болезнь не давала ему передышки. Но приходилось терпеть, тем более что в его болезни виноват был только он сам. Три метра от двери, потом назад. Это был уже привычный, выверенный маршрут. Но он никак не мог привыкнуть — об этом красноречиво говорил его страдальческий взгляд. Прежде чем усесться, он вертелся как волчок, и мы с Берндом всерьез спрашивали себя, не разорвет ли его сейчас. Дело было плохо. Ой как плохо!

Только на следующее утро Шинья упал на лежанку и заснул беспробудным сном. Мы рассмеялись, взяли лопаты и привели двор в порядок. Снова наступил мир в долине.

Шинья был настоящий мужчина.

На лице его не было никаких следов перенесенного страдания, когда он встал со своего одра и вышел из дома. Он раскинул руки, обнял нас за плечи и притянул к себе. Как три неразлучных звезды, мы неподвижно стояли и смотрели на величественные горы.

По двору прошли двое рабочих с фланцами на плечах.

— Пошли! — сказал вдруг Шинья, повернувшись к Бернду. Мы пошли в дом. Не спеша, с таинственным видом, Шинья открыл шкаф, вытащил оттуда какой-то предмет и с быстротой молнии повернулся к нам. Лицо его расплылось в широкой улыбке, в руке он держал маленький завязанный мешочек. Никогда не забуду, как этот рослый, грубо скроенный и крепко сшитый человек, как благонравная девица, сделал церемонный книксен.

— Это от Ма-а-арии! — пропел он дрожащим от восторга голосом.

— Спасибо, — смущенно и растроганно пробормотал Бернд.

Мария — это девушка, которая не отходила от Бернда ни на шаг в тот день, когда он появился у кузнеца. Бернд много говорил о ней во время наших ночных разговоров у печки. Один раз она перегнулась через стол, и ее груди прижались к руке Бернда. Может быть, это произошло случайно, но Бернд придерживался иного мнения на этот счет, и, черт возьми, он был прав! Во всяком случае, девочка о нем помнила! У меня на языке вертелся вопрос, но я его так и не задал. Какая чушь. Мы оба были до крайности истощены до того, как попали на лесопилку.

В мешочке оказались сладкая булочка, две сигареты и записка с приветом, написанная на немецком языке! Она говорит по-немецки? Нет, но она сумела написать несколько немецких слов. Наверное, она очень старалась, и письмо далось ей с большим трудом. Мы были растроганы и тут же закурили сигареты — сигареты от Марии. Шинья улыбался. Мы тоже.

Думая о времени, проведенном на лесопилке, я вспоминаю еще один случай.

— Старик должен подстрелить медведя, — сказал однажды утром Шинья, достал свой старый немецкий карабин и широким шагом направился к домику рабочих.

Там он вручил ружье Пардо, самому старшему из поденщиков. Мы пошли за Шиньей и стояли рядом, когда он давал рабочему указания. Это было великолепное зрелище, несмотря на то что мы не понимали ни слова. Речь шла о том, что медведь должен быть застрелен. Пардо, прищурив глаза, обеими руками прижимал винтовку к груди. Этот человек был одержим охотой, это было заметно с первого взгляда. Теперь перед нами стоял не смирный поденщик, а дикий охотник, горный бродяга. Шинья хорошо знал своих людей. Он знал их силы, их добродетели и, в не меньшей степени, их тайные страсти. Никто, кроме этого худого пильщика, не мог знать, где сейчас можно было найти медведя, никто, кроме него, не мог бы этого медведя застрелить.

— Сервус, — сказал Пардо и пошел прочь.

Мы, улыбаясь, смотрели ему вслед. Зажатый в правой руке карабин блестел на утреннем солнце.

— Где прячется медведь? Где Пардо его встретит? — спросил я Шинью.

— Это знает один только Пардо, — ответил Шинья.

— Ты думаешь, он его убьет?

— Ха-ха, кто же может знать это наверняка? Но если кто и убьет, так это Пардо. Посмотрим, он вернется сегодня — днем или к вечеру.

— Но он же не сможет дотащить сюда убитого медведя один!

— Нет. Ты видел у него длинный нож. Он разделает медведя в лесу. Завтра мы пойдем и возьмем его.

— Нас не опередят лисы и дикие кошки или другие хищники?

— В первую ночь нет, особенно если Пардо точно знает, где находится медведь, и если он находится на снегу.

— Вот такие дела! Я волнуюсь, — сказал Бернд.