Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945

Венера только что взошла, когда мы, осторожно открыв ворота, вышли в дышавшие прохладой поля. Широко шагая, мы устремились вперед по мокрым от росы лугам. Надо было спешить; надо было до рассвета перейти через мост. Нам сказали, что мы дойдем до него через полчаса. Нам надо было непременно попасть на мост, потому что широкая река, через которую он был переброшен, запирала нам дальнейшее продвижение. Возле моста располагалась лесопилка, и русские с утра начинали возить отсюда древесину на своих машинах, которую затем увозили неизвестно куда. Русские воруют древесину, жаловались крестьяне, но никто не может с этим ничего поделать. Мы и спешили, чтобы не столкнуться нос к носу с русскими. Ох уж эта грязь, которая тяжелыми комьями липла к ногам! Снова утренние сумерки, снова холод под тускнеющими звездами! Но вот и мост! Мы замедлили шаг и осторожно приблизились к мосту. На лесопилке было тихо, над рекой стлался туман. Вперед! Медленно, крадучись, почти на цыпочках шли мы по бревнам настила. Отчего этот мост такой длинный, думал я, отчего он такой длинный? Но он не был длинным, и вскоре мы уже были на противоположной стороне реки. За спиной залаяла собака, стерегущая лесопилку. Больше ни звука. Стояла оглушительная тишина.

К восходу солнца мы снова углубились в поля. Без всяких происшествий мы преодолели это препятствие, большое, значительное препятствие! Мы удачно перешли реку, которую невозможно было перейти вброд, и при этом не потеряли ни минуты драгоценного времени. Мы буквально перелетели через реку — как на крыльях! Я не помню названия той реки, да, собственно, не знал его и тогда. Она не шире Нейссе в Бранденбурге, но не была такой спокойной и плавной. Между нами и Фокшанами возник первый серьезный барьер. Это был наш действительно настоящий успех, невероятно нас вдохновивший.

Но уже утром нас отрезвили поднявшиеся на нашем пути непроходимые горы. Мы потели и пыхтели, взбираясь на крутые склоны, как две запряженные в плуг клячи. С этим можно было бы смириться, если бы этот труд окупался быстрым продвижением! Каждое ущелье, каждый крутой подъем и не менее крутой спуск, каждая задержка в незнакомой местности отнимали у нас массу драгоценного времени и страшно нас огорчали.

— Чего мы этим добились? — спросил как-то раз Бернд, когда мы добрались до очередной вершины и смотрели на раскинувшуюся внизу равнину. — Ничего мы не добились! Ни-че-го! Надо было идти по равнине — мы впятеро сократили бы путь!

Он был прав. Может быть, мы проявили излишнюю осторожность? Это была уже не осторожность, а страх.

И что же мы сделали? Мы проявили преступное легкомыслие, поддались соблазну и спустились на дорогу. Мы были одержимы стремлением проходить каждый день внушительный отрезок пути и уже прикидывали, когда достигнем границ Германии. Здравый смысл улетучился вместе с потом. Как же хорошо идти по дороге — легко, быстро, без задержек и остановок. Деревни мы обходили, но недалеко. Делая крюк, мы слышали кудахтанье кур в курятниках.

Смейся, Бернд, смейся! Тогда ты еще не подозревал, что нас ждало. В двадцати шагах от нас, на дороге вдруг — неизвестно откуда — появился русский! Мы побледнели как полотно. Это был не просто русский. Это был, наверное, одиночный патруль. Русский спокойно ждал, когда мы подойдем. Сейчас будет проверка документов и короткий допрос.

— Что делать? Назад! — шепнул я Бернду одним углом рта, схватил его за рукав и потащил за собой. — Что случилось?

— Пока ничего. Пока ничего, идем скорее, идем же… Ну вот, дождались.

— Стой! Мы идем дальше, ускоряя шаг.

— Стой! Стой! Слова, как выстрелы, били нам в спину.

— Только не оборачиваться! — прорычал я, не разжимая губ.

— Стой! Стой!!

Мы бросились бежать, петляя, как зайцы, и принялись стремительно взбираться вверх по склону, чтобы укрыться в лесной чаще.

— Он бежит за нами, — задыхаясь, выдавил Бернд.

Оглянувшись, мы увидели, как русский бежит за нами по дороге.

— Стой! Стой! Мы бегом поднимались по склону, задыхаясь и теряя силы.

Русский не полез за нами в гору. Он даже не стал стрелять. Какой добродушный русский! Наверное, он просто смеялся над нами. Собственно, какое ему было дело до двух румынских бродяг? Стрельба добавила бы ему лишних хлопот.

Как две загнанные собаки, мы, углубившись в лес, упали на землю. Мы и в самом деле перестали быть людьми, превратившись в затравленных зверей. Один из нас сказал:

— Никогда больше мы этого не сделаем!

Второй промолчал, почесываясь.