Шри Ауробиндо. О себе

Ответ: Тут я могу вам сказать немногое; сознательно я ничего не заимствовал у перечисленных вами поэтов за исключением Филлипса. Я читал «Марпессу» и «Христа в Гадесе» еще до того, как они были опубликованы, и поскольку тогда я как раз был в процессе становления – мне было 17 лет, – они произвели на меня сильное впечатление, которое и нашло свое отражение в «Любви и Смерти». Позволю себе сказать, что в моих стихах наверняка можно проследить влияние великих английских поэтов, и не только английских – сам я вижу влияние Мильтона, до некоторой степени Вордсворта и Арнольда, – но проникло оно в мои стихи неосознанно и незаметно для меня. Я не чувствую большого влияния Шелли или Кольриджа, но поскольку много читал Шелли и не раз наслаждался поэзией Кольриджа, то вполне возможно, что во мне они есть и без моего ведома. Среди сочинений Китса на меня повлиял его «Гиперион», и позволю себе сказать, что мой свободный стих, конечно, подвергся его влиянию. Моя поэма была написана в порыве вдохновения за 14 дней – писал я, разумеется, только по утрам, поскольку должен был ходить на службу, где находился весь день, а по вечерам встречался с друзьями. Никогда ни до, ни после я ничего не писал с такой быстротой и легкостью. На другие ваши вопросы у меня нет ответов, которые бы вас удовлетворили, – с тех пор прошло десять жизней, так что я забыл многие подробности. Не думаю, что сеял какое-то зерно идеи, которое потом росло и вызревало; идея просто возникла – из чтения истории Руру в «Махабхарате»; я тогда подумал: «Да, вот и сюжет», – остальное произошло само собой. Настроения и атмосфера? Я никогда не зависел от таких вещей – что-то во мне хотело писать или не хотело, чаще всего нет – вот и все, что я об этом знаю. Эволюция стиля и стиха? Что ж, полагаю, они эволюционировали сами – уверяю вас, я их не выстраивал. В те времена я не был таким уж критиком – критик, как и философ, появился во мне вместе с йогой, а что до самокритики, то единственное мерило, которым я руководствовался, это нравится ли мне то, что я написал, или нет, и, как правило, оно мне нравилось, пока я писал, и казалось ужасным, когда было написано, но в те времена я не сумел бы найти для вас доводов ни в пользу свою, ни против. Сейчас всё, конечно, иначе, поскольку я вижу, что делаю и каким образом. Боюсь, вряд ли мой ответ вас удовлетворит, но это всё, что я могу сказать.

3.07.1933

* * *

Это не было ни испытанием, ни экспериментом – как я уже писал, я не шел таким путем, – я просто записывал что приходило, потом поправлял; но и поправки приходили сами собой. В те времена у меня не было теорий, методов или способов. Но «Любовь и Смерть» была не первой моей поэмой, написанной белым стихом, – первую я написал раньше, в начале своей жизни в Бароде, и сам ее издал, но потом она стала мне неприятна и я отказался от нее.[183] Я также несколько раз делал переводы с санскрита (белым стихом и рифмованным пятистопным ямбом); но не понимаю, какой перевод Калидасы вы имеете в виду. Большинство тех рукописей исчезло в водовороте и катаклизмах моей политической деятельности.

4.07.1933

Монолог Маданы из «Любви и Смерти»

Вопрос: Позавчера Х. сказал мне, что считает длинный монолог бога любви Камы, или Маданы[184] , из «Любви и Смерти» одной из вершин поэмы – он столь же прекрасен, как и отрывок о сошествии в Ад, которым я восхищаюсь с тех самых пор, как несколько лет назад прочел поэму впервые. Он добавил, что и Мать также была им очень тронута. Почему-то в тот раз я отнесся к нему без большого энтузиазма. Мне он показался трогательным и по-своему бесподобным, очень сильным и очень точным психологически, но, если не считать первые восемь или десять строчек в начале и три-четыре в середине, я там не увидел потрясающей поэзии – по крайней мере, не увидел вершины поэзии. Каково ваше личное мнение по этому поводу? Разумеется, я не буду вас цитировать никому. Вот этот отрывок, чтобы освежить вашу память: