Шри Ауробиндо. Упанишады. Кена и другие

Брихадараньяка Упанишада, и самая туманная, и самая глубокая из Упанишад, представляет особую трудность для восприятия современного ума. Если от нас далеки ее идеи, то еще более далек язык. Язык глубокий, изысканный, чрезвычайно богатый необычными философскими намеками и утонченно психологичный, он предназначен для предпочтительного сокрытия идеи за высокой образностью и символичностью, что для современников, привыкших к этой многозначной речи, должно было выглядеть как благородное обрамление богатого содержания, однако для нас скорее играет роль плотной завесы. Раздвинуть эту завесу, перевести древний ведический язык и систему образов в ту форму, в которую предпочитает облекать свои идеи современная мысль, – вот единственная цель этого комментария. Задача по необходимости связана с известным риском. Просто воспроизвести на современном языке мысли и толкования Шанкары было бы легко; если у него есть ошибки, то вместе со столь высоким авторитетом можно и себе позволить ошибаться. Однако мне кажется, что и интересы истины, и духовные потребности человечества в наше время требуют скорее восстановления древней ведантистской истины, нежели прежнего доминирования лишь той ее стороны, которую систематизировал средневековый мыслитель. Великий Шанкарачарья не нуждается в похвале наших современников, и ему не может повредить их несогласие с ним. Тот, кого смело можно назвать первым мыслителем-метафизиком, величайший из гениев в истории философии, сослужил также неоценимую службу современному человечеству тем, что своим комментарием перебросил мост через интеллектуальную пропасть, разделившую мудрецов Упанишад и нас. Комментарий спас их от практического забвения, в котором наше невежество и инертность столько веков позволяли оставаться Веде – ради того только, чтобы ее вытащили на свет грубые руки отважно теоретизирующего тевтона. Комментарий Шанкары сберег эти древние сокровища мысли, эти возвышенные кладези духовности в надежном укрытии храма метафизики, философии Адвайты – пусть и отодвинутыми на второй план, излишне завуалированными и замаскированными, но тем не менее надежно укрытыми от иконоборчества и неуемных измышлений современной науки. Вместе с тем, справедливо и то, что комментарий Шанкары интересен не столько светом, который проливает на Упанишады, сколько отходом от них в его собственную философию. Не думаю, что рациональный интеллект Шанкары, отточенный до предела, но жаждущий логической ясности и последовательности, мог достаточно глубоко проникнуть в этот мистический символизм, в эту глубинную и трудноуловимую гибкость, которая вообще характерна для Упанишад, а в Брихадараньяке достигает почти недосягаемой высоты. Шанкара многое сделал, он часто выказывает готовность к пониманию и проницательность, поразительные для столь отличного типа интеллектуальности, однако есть необходимость и возможность сделать большее. Стремительно приближается то время, когда человеческий интеллект, начав осознавать могучую сложность вселенной, станет с большей готовностью познавать и будет менее склонен к диспутам и диктату; тогда мы будем обращаться к древним памятникам знания ради извлечения из них того, что в них содержится, а не ради того, чтобы навязать им нашу собственную правду или заставить их служить нашим философским или схоластическим целям. Пассивно войти в течение мыслей древних риши, позволить их словам проникнуть в наши души, воздействовать на них и рождать собственные отзвуки в отзывчивом и податливом материале – короче говоря, отдаться на волю Шрути – такой была теория самих древних в отношении метода ведического знания: giram upa'srutim cara, stoman abhi svara, abhi gihi, a ruva – прислушиваться душой к древним голосам и позволять Шрути откликаться в душе, вибрировать, сначала невнятно, в ответ на ведантистский гимн знания, откликаться, звучать эхом и в конце концов дать этому отклику обрести ясность, интенсивность и полноту. Вот принцип интерпретации, которому я следовал, принцип, возможно, мистический, но необязательно менее здравый, чем упорство и столь же субъективные стандарты логика и ученого. А что до остального, то там, где внутренний опыт истины не проливает света на текст, надлежит послушно следовать словам Упанишад и доверяться своей интуиции. Ибо я считаю правильным прислушиваться к интуиции, особенно в толковании Упанишад, даже рискуя быть обвиненным в привнесении мистики в Веданту, поскольку мне кажется, что ранние ведантисты были мистиками – не визионерами с мыслями туманными и расплывчатыми, но мистиками – интуитивными символистами, людьми, рассматривавшими мир как движение сознания, а все материальные формы и энергии как наружные символы и тени все более глубинных внутренних реальностей. В мои намерения не входит, да и возможности мои не позволяют, развивать философию Великой Араньяка Упанишады, мне нужно развить ее лишь настолько, чтобы добиться достаточной ясности идей, содержащихся в ее языке и заключенных в ее образах. Задача моего комментария – заложить основу, возводить же надстройку есть дело мыслителя.