Штабная сука

Шахов проводил военврача взглядом и закрыл глаза. Чудовище было сильнее, чем он мог себе представить. Его лапы доставали туда, куда, казалось бы, не могли достать. И это тело, в распахнутом халате, с майорскими погонами, оно тоже было от Чудовища, оно снабжало Пасть пищей. Надо было его остерегаться…

Чудовище выдержало два первых его удара и подползало все ближе, распространяя вокруг острый запах гниения и смерти. Надо было сконцентрироваться и нанести третий удар, последний, решающий, чтобы он вернул Пасть в ту бездну, из которой она выползла.

Он понял кое-что. Не надо насиловать свое тело. Тело само знает, что ему делать, Надо полностью отделиться от него, спрятаться в самый укромный его уго лок, чтобы тело имело возможность функционировать свободно, по законам того мира, в котором находится, по законам мира тел.

И он предоставил телу полную свободу, и оно спустилось на первый этаж, зашло в инфекционное отделение и расположилось в одной из кабинок туалета, там, где дыра в полу была испачкана светлым, чуть ли не белым, калом. Это были испражнения больного гепатитом.

И тело зачерпнуло немного этого кала и проглотило. Он явственно видел, как поглощенное вещество спускается по пищеводу, попадает в желудок, обволакивается густой пеленой желудочного сока, как пришлые микроорганизмы лихорадочно начинают свою работу, перестраивая, изменяя плоть, в которую попали.

Он усмехнулся. Тело действительно знало, что делало. Имея разум и мало-мальски понимая законы мира тел, в который забросила тебя твоя миссия, ты всегда можешь просчитать оптимальную линию поведения. Любая Вселенная построена на ритуалах. В этой они тоже были. И тот ритуал, который сейчас выполняло тело, был следующим: если бы добиться, чтобы твое тело приобрело определенные черты и отвечало соответствующим нормам, оно получило бы новый, необходимый тебе сейчас статус — статус «больного» — со всеми надлежащими выгодами. Путей для приобретения такого статуса было множество, и предстояло выбрать оптимальный.

…Шахов сдал анализы, и у врача исчезли последние сомнения. Пациент был болен болезнью Боткина, причем в самой жестокой форме. Его немедленно перевели в инфекционное отделение.

И здесь он действовал в строгом соответствии с выбранным ритуалом: выбрасывал таблетки, нарушал предписания врачей, а кроме этого, каждый день вызывался выносить выварку с объедками, чтобы, зайдя за склады, до отказа набить желудок разной гадостью.

Он только чудом не умер в конце концов, и спасло его лишь то, что его тело, избавленное от навязчивого контроля разума, восстанавливалось куда быстрее, чем другие.

Через полтора месяца, когда последний желтушный микроб переселился в мир иной, Шахов предстал перед ГВКК и получил право на отпуск по состоянию здоровья. Оформление документов должно было занять недели две. Это время Шахов проведет в роте, объявил ему заведующий инфекционным отделением.

— А ты все-таки сделал это, — обратился к Шахову находившийся здесь же, в кабинете, завхируршей. — Дебил, ты что, не понимаешь, что твоя печень теперь сдохла? А тебе всего восемнадцать лет!

— А, херня, — махнул рукой заведующий инфекционным отделением, — может быть, ему хватит ума закосить дома. Тогда он сюда уже не вернется. А там, знаешь, курорты, санатории, минералка, диета… Авось, оклемается.

— Ага, — кивнул в тон ему завхирургией, — а еще водка, пиво, портвейн…

Когда санинструктор вел его в часть, Шахов находился в полной прострации: и этот удар не убил Чудовище. Насколько же сильным оно было!

Что ж, кажется, теперь игра проиграна: ведь там, в логове, он будет беззащитен. Меч, которым он столь доблестно сражался, выбит из его рук, а Чудовище не убить щитом. Ладно, теперь ему остается одно: умереть, спокойно глядя в лицо смерти, умереть с честью, как и подобает воину, достойному биться с Чудовищем.

Правда, была маленькая надежда, что удастся протянуть в логове две недели, а потом все-таки оставить его подыхать с голоду. Но, поразмыслив, Шахов решил, что на это не стоит особенно полагаться. Слишком уж Чудовище было голодно.

Глава 4

В полку была зима, жестокий незванный гость. Она покрыла белым плац, и небо было бесконечно далеким, а по утрам его словно заливало духанской кровью. Воздух сделался наждачно-жестким и напильником драл глотки, и пальцы духов липли к бортам танков, и часовые теперь обкуривались планом, чтобы не околеть на постах в своих драных тулупах.

В полку была зима, и в госпиталь везли все новых и новых обмороженных, число беглецов упало втрое, а под снег — кто с пулей в черепе, кто со штык-ножом между лопаток — залегли первые «подснежники».

В полку была зима, и не то что улыбаться — жить не хотелось, потому что так основательно она обжилась и окопалась, что, казалось, конца ей не будет никогда.

И хотелось вышвырнуть прочь все календари, безбожно вравшие, что дни все-таки сменяют друг друга. На самом деле, все это был один день, который каждый раз на рассвете снова вставал в строй.