Штамба

— Добрый, добрый... — отвечает она.

Когда я вывел груженую машину из ворот, на самосвале уже застучал двигатель. Федор, взявшись рукой за дверцу, одной ногой ступил на подножку. При моем появлении он бросил окурок и полез в кабину. Мне даже не пришлось притормаживать — «79-40» плавно тронулся с места и стал набирать скорость. Я слышал, как тяжело воет его мотор на второй передаче.

Тетя Лида захлебнулась и побледнела.

- У тебя есть часы? — спросил Федор.

— Я терпеливый... А ты все одно уедешь.

А тут я, здоровенный парень с тяжелыми, сильными руками, стою посреди двора, гляжу на раскаленные добела звезды, и меня колотит внутренняя дрожь. Отчего она? Может быть, оттого, что ночь все-таки прохладная. Может быть, оттого, что падает на землю ветер и приносит то большое и неумолимое, которое люди называют урожаем...

Павлик щедро поливал мне на руки. Я подставлял ладони. Целый ковшик холодной, прозрачной и голубой воды умещался в моей пригоршне. Я осторожно подносил руки к самому рту и окунал лицо. Потом Павлик поливал мне на шею. Холодные, упругие капли скатывались за воротник рубашки. Холодными они были только до лопаток. Дальше они нагревались, и я их переставал ощущать. Еще входя, я заметил, что Павлик как будто изменился. Он посмотрел на меня с испугом и, мне показалось, сжался. Но я отнес это за счет своего вида: Павлик никогда не видел меня таким. Я снял с веревки, протянутой через кухню, жесткое застиранное полотенце и вытерся.

— Не знаю... не знаю... — процедил Василь Василич, по-прежнему не глядя на меня.

— Почему?

«79-40» встретился мне при въезде на территорию мелькомбината. Он нахально оттеснил меня в сторону. Его кузов медленно опускался. Федора в кабине не было. На шоферском месте сидел белобрысый парень в серой косоворотке. Поравнявшись со мной, парень высунулся из кабины и подмигнул мне. Я остервенело подал машину под разгрузку, свалил бетон и отъехал в сторону. Смертельно хотелось курить. Все бы готов отдать за одну добрую затяжку.

Самосвал изрядно побегал: коричневый корпус распределителя тронут желтизной, мотор давно потерял серебристый цвет, черная краска воздушного фильтра облупилась, но все было опрятным — проводка бережно оплетена изоляционной лентой, потеки масла тщательно вытерты. В горловине радиатора торчала бумажка. Я вынул ее. «Воды нет», — написал мой предшественник. И, проверяя уровень масла, электролит и тормозную жидкость, я забыл про Федора. В каждом винтике, в каждой заботливо протертой крышке, в каждой гайке этого самосвала жил его прежний шофер. Он должен быть коренастым, в кепочке на лобастой лысеющей голове, с жилистыми крестьянскими руками, с колючей седоватой щетиной на подбородке. Он был бы доволен мной, этот шофер, — я на совесть готовил его машину.

— У тебя дом есть?

4

— Напрасно вы делаете так, — сказал я, глядя мимо тети Лиды.

Глава шестая

С таким трудным грузом я никогда не имел дела. На первом же повороте зыбкая масса навалилась на наружный борт так, что я едва удержал машину. А на подъеме бетон сполз назад. Кузов сразу отяжелел, и на малейшем бугорке передние колеса на мгновение отрывались от земли. «79-40» уходил. Теперь, когда я был у подножья подъема, самосвал Федора, показав мне хвост, исчезал вверху. Содрогался железный пол, тряслись крылья, клацали дверцы. Я хотел догнать Федора — срезал повороты, едва удерживая управление, покрышки визжали, с размаху бросал машину на подъем и очертя голову несся на спуске. Руки на руле вспотели, во рту пересохло. Я смертельно хотел курить, но об этом и думать было нечего. Оторвать руку от баранки, опустить ее в карман, достать папиросу, потянуться вправо и вынуть спички... Интересно, что бы сказал мне тот аккуратный водитель, услышав, как надрывается выпестованный им мотор и стонут заботливо смазанные рессоры!

— Добрый вечер, — говорю я.

Не дав ей договорить, я решительно перебил ее:

Каждый вечер мы с Павликом идем ее встречать. Я сажусь на насыпь подъездных путей, на почтительном расстоянии от проходной, а Павлик прыгает возле ворот на не окрепших еще после болезни ногах. Я закуриваю и поглядываю в сторону ворот. Поток рабочих редеет, редеет, потом иссякает совсем. Мы остаемся с Павликом одни. Еще только вахтер, мордатый мужик с заплывшими глазами и с револьвером в обшарпанной кобуре, молчаливо возвышается у ворот. Он стоит, расставив жирные ноги, и ждет, когда можно закрыть ворота. Ему никакого дела нет до нас.

«Наверно, у него в хозяйстве есть гуси, — подумал я. — По воскресеньям он строит сарай из горбылей, а потом трескает гусятину. Он крепче долбанется, чем я». Вслух я сказал:

Я медленно ехал мимо стройки. Недостроенные бункера были похожи на пароходные трубы... Мне показалось, что на лесах мелькнула красная косынка Вали. «Привезу бетон, тогда...» — подумал я и прибавил газу.

Он меня не слушал, обращался только к Федору.