Штампованное счастье. Год 2180

Легион никогда, даже в самых трудных полевых условиях, не забывает поощрять своих бойцов. Это — часть его традиций. Традиции — прочный цемент, что спаивает нас воедино, превращая в прочный монолит. Наша основа. Наши традиции возведены в ранг нерушимого закона. Как только на улицах затихли выстрелы, остатки бригады выстроили в парадном строю на плацу у будущих казарм. И мне торжественно вручили «Бронзовое сердце». И нашивки капрала. И предоставили право носить вторую красную кайму. Я теперь настоящая легенда. Командир бригады сообщил мне, что я удостоен чести явиться на прием к Генералу, и выразил надежду, что я продолжу службу в прославленной Десятой пехотной, несмотря на возможные лестные предложения из штаба Легиона. В ответном слове я попросил его оставить меня во взводе Васнецова. Он теперь шеф-сержант — повысили как героя первой волны. Как и всех, кто остался в живых от взвода. Конечно, мою просьбу уважили. Без всяких угрызений совести я подумал, что программа доктора реализуется мной успешно. В конце концов, моя основная задача — сбор и классификация оперативных данных, а разные стрельбы — просто фон, прикрытие.

Поначалу Васнецов стеснялся ставить меня на тяжелые работы. Как же — сам Ролье Третий, герой Легиона, чистит гальюн или таскает ящики с имуществом на разгрузке. Он почему-то испытывает неловкость при встрече со мной. Ему рассказали, благодаря кому его не отправили на переплавку, так цинично теперь у нас называют списание. Правда, называют все больше шепотом.

Процесс этот стремительно теряет романтический ореол. Вот ведь странность — чем больше смертей мы видим, тем больше хотим жить. Молодняк слушает наши шепотки со священным ужасом. Только безграничное уважение к ветеранам, которое они испытывают, не позволяет им донести на нас за кощунственные слова. Мы лицемерно прикрываемся уверениями в том, что живыми мы принесем Легиону больше пользы. И успокаиваем свою совесть мыслями об отсутствии у нас страха смерти от самого рождения. Но факт остается фактом — те, кто прошел хоть один серьезный бой, сразу становятся ветеранами, не лезущими на рожон и беззаветной атаке огневой точки предпочитающими ее подавление средствами поддержки. Возможно, такое поведение запрограммировано, не мне судить. Наверняка, так оно и есть, иначе целые роты ложились бы костьми под огнем примитивных пулеметов, стремясь заслужить посмертное поощрение за смелость. Я так думаю — наша главная задача вовсе не умереть героями. Наше предназначение — выполнить задание вводной и сохранить себя, то есть государственное имущество, в целости для дальнейшей эксплуатации. Но все равно, если это часть базовой генетической программы, то почему мои мысли отдают таким цинизмом? Почему ветераны смотрят на новичков, возбужденно расспрашивающих их о недавних боях, с таким удивлением в глазах? Наверное, они не могут поверить, что еще недавно сами были такими же наивными.

Васнецов опускает глаза, оставаясь наедине со мной. Он не знает, что заставило меня высказаться в его защиту. Ему незнакомы те чувства, что он испытывает, когда я рядом. Они его пугают. Они могут привести сержанта к дисквалификации во время регламентного тестирования. Я прошу его, поймав за руку после подъема:

— Мой сержант, я не хочу прохлаждаться, когда другие работают. Я не ранен и совершенно здоров.

Он кивает, не поднимая глаз:

— Хорошо, Жос. Будешь работать наравне с другими.

— Спасибо, мой сержант.

— Слушай, Жос…

— Да, мой сержант, — я останавливаюсь, сразу вызвав маленький затор в очереди на умывание.

— Вне строя ты мог бы называть меня Петром, — говорит он.

— Хорошо, Петр. Я польщен, — и сам себе удивляюсь. В кои веки хоть что-то сказал от души.

— Да брось ты, — досадливо морщится он. — Скажи, зачем ты это сделал?

— Это?

— Ты знаешь, о чем я. Меня всего изрешетили. Готовый кандидат в покойники. Если бы не ты…

— Не знаю, Петр, — честно отвечаю я. — Что-то толкнуло и все.

— Иногда мне трудно тебя понять. Ты очень отличаешься от других, — задумчиво говорит он.

— Это плохо, Петр?

— Не знаю. Судя по тому, как ты воюешь, — наоборот.

— Это же самое главное, разве нет?

— Последнее время мне начинает казаться, что должно быть кое-что еще, кроме умения быстро целиться.

— Например?

— Например, способность сострадать. Или просто тайное желание посидеть в сторонке без дела, пока другие работают. Наличие какого-нибудь увлечения, кроме обслуживания винтовки.

— Увлечения?

— Пускай это будет коллекционирование гильз. Или просмотр спортивных новостей. Хоть что-то, от чего можно почувствовать себя не просто одноразовой вещью.

— Ты говоришь странные вещи, Петр.

Взгляд его напряжен. Он смотрит мне в глаза, не мигая. Вот лицо его теряет деревянность и расслабляется.

— Да ладно тебе, Жос. Хватит уже изображать робота.

— Мы не роботы, мы — солдаты. Это вовсе не недостаток, Петр.

Я сам смущаюсь от напыщенности своих слов.

— Я хотел сказать… — начинаю я.

— Да понял я тебя, понял, — кивает Васнецов.

— Да нет же, Петр. Погоди… — внутри поднимается неясное желание выговориться.

Кривая улыбка. Васнецов смотрит в сторону.