Штиллер

Было ужасно жарко. Когда отзвучали первые приветствия, им, видимо, стало не о чем говорить. Сержант армии США тоже стоял как неприкаянный. Даже курчавые большеглазые карапузы вели себя примерно — девочки с яркими бантами в коротких косичках, мальчики в белых рубашках. Взрослые уселись, скрестив ноги. Рядом с некоторыми дамами — по цвету кожи они уже не были негритянками, и узнать в них негритянок можно было только по лепке лица, зубам и неправдоподобно изящным щиколоткам, но прежде всего по звериной грации движений: движение кисти плавно вытекает из движения плеч, поворот головы, как бы струясь, возникает из поворота спины, и, медленные или быстрые, их движения всегда неосознанно совершенны, не суетливы и не нарушают общей гармонии тела — короче говоря, рядом с такими девушками, как Флоренс, здесь были и африканцы с черно-серыми волосами, серо-лиловыми губами, с руками, как бы затянутыми в перчатки для бокса, — отцы, огорчавшие своим видом уже избавившихся от курчавости дочерей. Гость, прибывший на новом «нэше», явно задавал тон; я уже говорил, что было очень жарко, но никто не снял черного пиджака, — скучные условности, разговоры с сигарами во рту, общие фразы, благонравие многочисленных детей, напоминавшее мне цирковые номера с дрессированными животными, вымученные родственные любезности, всеобщая неподвижность, скованность, мучительные потуги взрослых продемонстрировать, что им не чуждо тонкое обращение, — все выглядело как карикатура на белое мещанство, понятия не имевшее об Африке, но для них в этом, видимо, заключалось самое главное, и теперь они уже вели себя совсем как белые. Когда папа-докер пришел за мной и пригласил отведать крюшона, я, конечно, отправился, не преминув надеть белую рубашку и самую темную куртку. Меня приветствовали: «Nice to see you!» — а потом: «How do you like America?»[23] Сержант с узкими бедрами льва и плечами микеланджеловского раба, как я узнал, проводит здесь отпуск, а вообще служит во Франкфурте, чтобы держать русских подальше от Америки. Я, в свою очередь, спросил: «How do you like Frankfurt?»[24] — и по его преувеличенным похвалам понял, что всех нас, европейцев, он валит в одну кучу. Наконец подошла моя прекрасная Флоренс, подала мне стакан крюшону и сказала:

— This is Joe, my husband![25]

Я поздравил их.

— And what about your cat?[26]

Они поженились сегодня, у Джо оставалось еще три недели отпуска, короче говоря, последующие три недели я не видел Флоренс в отчем доме… Влюбленный, я не мог прожить это долгое время, не увидев Флоренс хотя бы в церкви; теперь-то я знал, какого она вероисповедания. Их церковь называлась Second Olivet Baptist Church[27] и представляла собой барак, мало чем отличавшийся от прочих амбаров и сараев, хотя деревянный фасад двадцатых годов нашего века и претендовал на готический стиль. Внутри, на помосте, слева и справа от микрофона, висели два больших флага, американский и белый, в остальном же, за исключением черного рояля, там было пусто, как в гимнастическом зале. Паства лишь изредка что-то бормотала, а впереди всех стоял негр в светлом воскресном костюме и задавал вопросы; в каждом из них присутствовало слово «грех», люди кивали, восклицая: «I know, my Lord, I know!»[28]