Ветер немного стих, но дождевые облака все так же тяжело нависали над морем, и к тому времени, когда я выкопал его, я насквозь промок. Он лежал так же, как и две недели назад, когда я бросил его здесь. Почему-то я думал, что он вертится там, под землей, ожидая, когда лопата высвободит его. Я стоял и смотрел на погребенного. Когда в нем зародилась ненависть? Я чувствовал, что он хотел избавиться от меня всю мою жизнь, и это желание скоро должно было осуществиться. С того дня имя Руаля Стрёма включили в список тех, кто упокоился во фьорде.
Прежде чем снова накрыть его землей, я присел на корточки возле могилы и стал вспоминать. Оддвар глубоко спал. Первый удар пришелся на затылок, я услышал, как прервалось дыхание. Затем я взял самое глубокое ведро, которое только смог найти в нашем доме, заполнил его водой и поставил возле постели. Когда я опустил его голову в ведро, он казался совсем безжизненным. Никаких движений, никакого сопротивления. Я оставил его в ведре надолго, и когда вытащил голову из ведра, он уже не дышал. Годы издевательств закончились. Ведь то, что начал мой отец, тайком продолжил Оддвар. Отец был чаще всего пьян, когда бил меня, он даже не помнил, в каком состоянии оставлял меня. Я знал, что на следующий день, когда он видел мои синяки, его мучило чувство вины. Вот только он не знал, что большая часть из них были делом рук Оддвара. Я никогда не решался пожаловаться, Оддвар угрожал, что изобьет меня до паралича, если я кому-нибудь расскажу. Я оказался в ловушке. Артрит мучил меня, иногда боли были настолько сильными, что я был прикован к инвалидной коляске. А когда не был, на дело выходил Оддвар, он как будто не переносил те дни, когда я был таким же, как и он сам. В глубине души я знал, что он не успокоится, пока я не сяду в инвалидную коляску навсегда.
Сначала папа думал, что Оддвар загулял на пару дней, но через некоторое время он начал подозрительно поглядывать на меня. Через три дня после исчезновения я увидел, что он сидит у постели Оддвара. Он перевернул матрас так, что стали видны пятна крови. Я пытался что-то наврать, но он видел меня насквозь, и не успел я оглянуться, как выложил ему всю правду.
Он воспринял новость лучше, чем я опасался, но был уверен, что должен выкопать Оддвара. Что-то его удерживало. Если бы правда когда-нибудь всплыла, он бы лишился обоих сыновей, я видел, что он мучительно пытался придумать, что же ему предпринять. Но однажды он сказал, что другого выхода нет, нужно сообщить ленсману о случившемся.
Несколько дней я мучился от ожидания неизбежного. Каждый раз, когда приставал паром, я замирал, ожидая увидеть ленсмана, поднимающегося по причалу. Взгляд папы оставался таким же, он выражал отчаяние и решимость. Вот только успел ли он на самом деле заявить на меня в полицию, я так и не узнал. Потому что в тот же вечер разыгрался шторм.
Стоя на коленях возле его могилы, я в последний раз посмотрел на брата. Все мои силы ушли на то, чтобы перевезти его сюда на тачке. Артрит мучил меня не так уж сильно, но мне приходилось останавливаться каждые десять метров. Прекрасно понимая, что я все еще в опасности, я снова принялся его закапывать. Под конец видна была только голова. Он лежал там, одинокий, всеми покинутый, и мне впервые стало жаль его. Поэтому я отдал ему самое дорогое, что у меня было: я положил к нему в могилу игрушку, которую сшила мне мама.
