Шторм на Крите

По ее голосу Антон Ильич понял, что тепло, зажегшееся было на ее бледном лице, исчезло.

– Сначала ты пропадаешь, потом вдруг появляешься и зовешь меня в Париж. Что все это значит?

– Как что? – он развел руками. – Это значит, что я хочу поехать с тобой в Париж.

– Я все-таки не понимаю, зачем надо было уезжать. Что ты там делал целых два дня? С кем ты там был? Все это так странно.

Она повернулась к нему спиной и стала смотреть в окно.

У Антона Ильича руки опустились. Его идея с Парижем разваливалась на глазах. Уже ни на что особенно не надеясь, но тихо пробормотал:

– Если не хочешь в Париж, можно просто побыть в Ираклионе… Или поехать на пароме в Афины… Там паромы такие… такие большие, красивые…

Юля молчала.

Он вздохнул и поднялся с колен. Юля стояла, не шевелясь и не оборачиваясь, скрестив перед собой руки. В ее молчании была такая непоколебимая решимость, что Антон Ильич понял, что проиграл. Его слова ее не убедили – она, по всей видимости, ждала от него каких-то других объяснений. Каких, он не знал. Он сделал все, что мог. Больше крыть было нечем.

– Я пошел собирать вещи, – произнес он упавшим голосом.

Юля не шелохнулась.

– У меня на девять тридцать заказано такси, – сказал он, глядя на ее спину. – Если надумаешь, приходи.

И вышел.

В чем же я ошибся, спрашивал себя Антон Ильич, пока шел к своему корпусу? Он ясно видел, как Юля переживала из-за его отъезда. Значит, она не была к нему равнодушна. И видел, как потеплели ее глаза, когда он говорил ей об Ираклионе и о Париже. Почему же она не согласилась ехать с ним?

«Я все-таки не понимаю», повторяла ему она. Ей непременно нужно было понять, почему он уехал. Конечно, он знал, что такая девушка, как Юля, не удовлетворится какими-то туманными объяснениями и захочет знать правду. Он и сказал правду, не соврав ни на йоту. Но не мог же он рассказать всего. Тогда пришлось бы говорить и о подслушанном разговоре, и о ночном визите Натальи. К чему бы это привело? Скорей всего, она бы и слушать этого не стала и выставила бы его вон. А может, надо было попытаться? Нет, нет, подумал он. Как бы это выглядело? Пропал куда-то, потом вдруг явился и стал во всем обвинять ее родительницу?

– Эх-х, – вздохнул он вслух.

Ничего уже не сделаешь. Придется ехать одному. В Париж он, конечно, не полетит. Поедет в Ираклион, а там подумает, как быть дальше.

Проходя мимо бара, он столкнулся с Эвклидом. Тот, завидев Антона Ильича, бросил тарелки, которые тащил, и кинулся к нему с расспросами:

– У тебя все нормально? Где ты был? Мы тебя потеряли.

Они пожали друг другу руки.

– Все нормально. Я был в Ираклионе.

– В Ираклионе? Давай, садись. Я тебе чаю сделаю.

Антон Ильич взглянул на часы, ему надо было торопиться, но Эвклид настойчиво показал на бар:

– Садись, садись. Мне надо тебе кое-что сказать.

Антон Ильич сел.

– Юлю уже видел?

– Да, а что?

– И как она?

Антон Ильич только руками развел.

– Обиделась?

Он кивнул.

Эвклид наклонился к нему и вполголоса произнес:

– В ту ночь, когда ты пропал…

– Я не пропал, я поехал в Ираклион.

– Ну хорошо, хорошо, – он оглянулся, боясь, как бы кто не услышал его, и заговорил почти шепотом. – В ту ночь в соседнем отеле утонул какой-то англичанин. Выпил, наверно, и пошел купаться на море. Они же Хэллоуин отмечали. Его утром нашли, на берегу. Приезжала полиция, там быстро все убрали, чтобы туристы ничего не увидели. Но здесь пошли разговоры, сам понимаешь, кто-то что-то услышал, и пошло-поехало.

Он отодвинулся от Антона Ильича, чтобы проходящие мимо туристы не подумали, что они о чем-то толкуют втихаря и стал протирать полотенцем стаканы. Антон Ильич застыл перед чашкой чая, весь превратившись в слух.

– Вечером приходит сюда Юля. Спрашивает меня, где ты. Я не знаю. Она плачет, говорит, что ты утонул. Я понял, что она услышала про англичанина и подумала, что это ты утонул. Я ее успокаивал, как мог. Вообще-то нам нельзя об этом говорить с гостями. Она мне не верит. Говорит, что узнавала, твои вещи в номере, а тебя нет. Еще говорит, какие-то вещи твои на пляже нашла утром.

Вот это да, подумал Антон Ильич. Вот так история. Теперь понятно, почему так переживала Юля.

Они поговорили еще немного, и Антон Ильич стал прощаться. Пора было идти. Напоследок он спросил у Эвклида:

– И все-таки, где так научился говорить по-русски?

– Дар богов!

– Ну а серьезно? «Пошло-поехало», откуда ты это знаешь?

– Я три года жил с русской девушкой.

– Α-a, понятно.

– Она учила меня. Все хотела из меня человека сделать.

– Ну и как? Сделала?

– Нет, – расхохотался грек. – Так и уехала в свой Свердловск.

До того как идти к себе, Антон Ильич решил рассчитаться за номер и предупредить, что съезжает. Он уже понял, как неторопливы могут быть греки, и не хотел, чтобы его задерживали на выходе.

Пока он ждал, когда ему выпишут счет, он вдруг услышал знакомый скрипучий голос. Старушка Вера Федоровна стояла в дверях на пути к ресторану и кричала ему оттуда, но он до этой минуты ее не слышал. Схватив за рукав грека-носильщика, на свою беду пробегавшего мимо нее, она сказала ему в своем обычном командном тоне: