Шторм Z. У вас нет других нас

— Слышь, а там что за техника у вас ходит?

Мы только сейчас во всём этом шуме и гаме разбираем лязг гусениц где-то в соседнем квартале. А из радейки очень нервно доносится:

— Блядь, откуда она пришла? С юга или с севера?

На юге наши, на севере — Работино.

Лязг уже ближе, но невозможно определить направление. Высунуться страшновато. У нас ничего, кроме стрелковки, нет. Все «шайтан-трубы» побросали, уходя из дома утром. Ничего не взяли с собой.

Какая-то гусеничная техника прогромыхала рядом с домом.

В «азарте» прямо истерика:

— Откуда, блядь, техника?! С севера или с юга?!

Вызывает артиллеристов, орёт:

— Уничтожьте её!

Я, как бы там ни было, не могу не пребывать в шоке от этого всего. Блин, ты командир. Ты на «азарте», на связи со штабом. У вас там что, никто не знает, что за техника ползает по селу средь бела дня? И если ты не знаешь, чья это техника, то зачем ты так категорично требуешь её уничтожить?

Я всё-таки сомневаюсь, что хохлы посреди бела дня прыгнули в «Брэдли» и полетели сюда из Работина. Утром, по серости, это да, но не в два часа дня же… А по радио в это время объявляют код воздушной тревоги. Я его второй раз всего слышу за всё время здесь. Это редкость, очень большая. Нам ещё вертолётов их тут не хватало.

Вертолёты, к счастью, не прилетают, может, куда-то в другое место улетели, но снова начинает работать танк. Соседний домик уже не скрывает паники и истерики:

— Уничтожьте! Эту! Тварь!

Тварь кладёт снаряды всё ближе и ближе.

Я с грустью думаю, что это совсем не весело пережить такое утро и в итоге сдохнуть под развалинами домика.

Я на кухне.

Здесь только я нашел свободный угол.

Сейчас пытаюсь найти что-то поесть. Танк танком, а есть надо.

Но — нечего.

Зато нахожу приличную шапку-пидорку. А у меня нет шапки вообще. А тут вот она, нормальная, новенькая.

Чья, спрашиваю у рядом находящихся бойцов. Всё жмут плечами. Всем неинтересно. Все уже замучались сидеть на корточках в этом домике и ждать, когда чёртов танк его разнесёт. А он его всё равно разнесёт когда-то. Там, похоже, всерьёз за нас взялись и решили добить. Возможно, за своё побитое в домах воинство мстят. А может, спалили через дрон своего пленного (он в соседнем домике сейчас сидит) и решили его ликвидировать, чтоб не выболтал чего. Хотя чего он может выболтать? Это совершенно классический олигофрен. Я уже успел посмотреть его допрос, снятый на телефон. Рагуль что-то мычит, кряхтит и делает вид, что не знает русский язык. Русский язык он в итоге вспомнил, после крайних мер физического воздействия, но мычать, и кряхтеть, и пытаться поковыряться в носу не перестал. Сверху уже пришёл приказ «животное не обнулять» и вечером вывезти в тыл.

Чтобы вывезти его в тыл, надо подвинуть кого-то из наших трехсотых, машина не резиновая, а с этим пленным надо ещё отправлять конвой.

Предлагается хохла всё-таки обнулить, а наверх рапортовать, что он умер в результате несчастного случая, но резко противится некий штабной работник, для которого это шанс вырваться из Н-ки, хоть ненадолго, потому что именно ему поручено конвоировать мычащего рагуля в распоряжение ФСБ.

Так что хохлу несказанно повезло, чекисты его точно не обнулят.

Ну, пусть живёт, раз так. Если, конечно, побратимы, засевшие в «леопарде», не похоронят его вместе с нашими в домике с улетевшей крышей.

А чтоб не похоронили, думаем мы, надо всё-таки перемещаться.

До пункта эвакуации нам нечего и думать добраться под таким обстрелом. Но не так далеко есть ливневые трубы, мощные, железобетонные, укрытые под асфальтом.

Вот туда мы и начинаем небольшими группами перебегать из дома, пока танк перезаряжает свой боекомплект.

Среди раненых один слепой, с ним много возни, он много времени отнимает, а времени особо нет.

Кассетки продолжают сыпать, дроны летают, и скоро ко всему этому снова присоединится танк.

Едва только заканчиваем перемещения, со всеми этими слепыми, кривыми, косыми, танк начинает стрелять. Там уже в курсе за наши передвижения, и танк чётко бьёт по трубам. Трубы гудят, воют, башка раскалывается, но ты хотя бы понимаешь, что тут он ничего тебе не сделает. Тут они тебя не достанут. Ни танк, ни кассетка, ни камикадзе.

Тут уже надо просто сидеть до вечера, а потом под прикрытием сумерек, часов в семь, идти дальше.

Нервное напряжение спадает, я немного расслабляюсь и вот только сейчас понимаю, до какой степени я устал.

Закрываю глаза. До семи ещё есть три часа, и можно попытаться вздремнуть.

Впереди у меня блуждания в темноте по южной части Н-ки, ночь в заброшенном доме, завтра весь день я проведу на пункте эвакуации, а вечером, через сутки то есть, рвану наконец-то из этого села на первой же залётной «буханке», сидя верхом на мешках с трупами наших солдат, чтобы они не выпали из машины через сломанные двери.

Поздно ночью я уже буду в расположении своей роты. Сильно уставший, но живой и здоровый, правда, попахиваюший двухсотыми.

Эта история станет крайней перед длинной передышкой, продолжающейся по сей день.