Штормовые времена

– Как ты думаешь, откуда это у нее? – спросила она однажды своего мужа. – У Филиппа румянец, у Аделины каштановые кудри и сливочная кожа…

– Спроси лучше у раджи, о котором Аделина все время восторженно рассказывает, – заметил декан. – Наверное, он сможет рассказать.

Жена посмотрела на него с ужасом. За всю их супружескую жизнь он никогда не делал столь непристойных замечаний. И это о жене ее брата!

– И все же, – заметил декан в свою защиту. – Посмотри на великолепное рубиновое кольцо, которое он ей подарил.

– Фредерик! – еще больше испугавшись, воскликнула Августа. – Ты же не всерьез, правда?

– Конечно, нет, – успокаивающе ответил он. – Разве ты не понимаешь шуток? – Но добавил: – Тогда почему раджа подарил ей это кольцо? Я же вижу, что Филиппу это не нравится.

– Раджа подарил ей кольцо, потому что она спасла жизнь его сыну. Они вместе катались на лошадях, и конь мальчика понес. Это был горячий арабский скакун, и он стал необуздан.

Фредерик изобразил скорее усмешку, чем улыбку.

– И Аделина, прекрасная дерзкая ирландка, поймала арабского скакуна и спасла наследника раджи, – заметил он.

– Да, – Августа холодно взглянула на мужа.

– Филипп был там? Он помогал спасению?

– Думаю, нет. С чего бы?

– Ну что ж, возможно, раджа не наградил бы порядочного британского офицера так щедро.

– Фредерик, ты ужасен! – вскричала Августа и оставила его наедине с низкими мыслями.

Аделина решила, что за время пребывания в Англии нужно написать их портреты. Позже им уже никогда не выпадет такая возможность. И конечно, красивее, чем были, они уже не станут. Прежде всего у нее должен быть настоящий портрет Филиппа во всей гусарской красе, а не какой-нибудь дагеротип. Семейство Уайток в прошлом поставляло прекрасных офицеров и в Гусарский полк[2], и в полк Буйволов[3], но, как считала Аделина, среди них не было никого такого же благородного и удалого, как Филипп.

Эта мысль понравилась и Филиппу, хотя сумма, которую он должен был вручить художнику, оказалась непомерной. Но портреты этого живописца были в моде, особенно в военных кругах. Мало того, он умел придать военной форме такой вид, что она, казалось, выступала за раму, самый захудалый офицер, страдавший несварением желудка, приобретал властный взгляд. Что до причастных леди, то художник превосходил самого себя в изображении оттенков кожи и мерцающих тканей. Портреты Филиппа и Аделины стали, вероятно, самыми удачными в его карьере, и то, что их должны были вывезти из Англии еще до выставки в академии, стало для него большим расстройством.

Идея запечатлеть себя в расцвете сил была не единственным проявлением экстравагантности Аделины. Она знала, что на сеансы позирования уйдет несколько недель, и преисполнилась решимости получить от Англии как можно больше удовольствия. В Лондон пара ездила три раза, это был последний визит. Завтра им придется вернуться в тихий городок, где жила сестра Филиппа.

Аделина упала в мягкое бархатное кресло в спальне отеля и воскликнула:

– Я так волнуюсь, что сейчас умру!

– Ты слишком чувствительна, – ответил Филипп. – Надо ко всему относиться легко. Как я.

Встревоженно взглянув на нее, он добавил:

– Ты очень бледная. Я попрошу принести стакан стаута и печенье.

– Нет. Не надо стаут! Шампанское! После этой божественной оперы – прозаическое пиво? О, я никогда не забуду этот вечер! Неземной голос Таддеуса! Восхитительная Арлин!

Аделина вскочила, уронив на пол свою меховую накидку, и принялась расхаживать по комнате из угла в угол. У нее был страстный, но не очень приятный голос и самое приблизительное представление о мелодии, но первые такты полюбившейся арии удалось воспроизвести:

Мне снилось, я в мраморных залах жила,
Со мною – рабыни и слуги… —

запела она, и ее подбородок вздернулся, открыв красивую молочно-белую шею.

Аделина торжествующе рассмеялась. Филипп видел ее красоту, но видел и худобу ее рук, и слишком яркие красные губы, и блеск глаз. Он поднялся, дернул за шнурок и заказал у пришедшего слуги стаута.

Аделина замолчала. Мелодия от нее ускользнула, но ей уже было очень тяжело успокоиться. Она раздвинула темно-красные шторы и выглянула на улицу, где свет газовых фонарей лужицами растекся на мокрой мостовой и проезжали кебы, запряженные лошадьми с лохматыми гривами и мокрой упряжью. Таинственная жизнь пассажиров наполнила ее странной тоской. Она повернулась к Филиппу.

– Мы ведь когда-нибудь вернемся? – спросила она мужа.

– Конечно. Обещаю привозить тебя каждый второй или третий год. Мы не собираемся хоронить себя в глуши. И не забывай про Нью-Йорк. Его мы тоже посетим.

Аделина обняла мужа за шею и быстро поцеловала.

– Мой ангел, – произнесла она. – Если бы мне пришлось сегодня спать с кем-то, кроме тебя, я бы кинулась в окно.

– И совершенно правильно, – заметил Филипп.