Штормовые времена

– Филипп, какой же ты милый! – восклицала она, целуя его в обе щеки на усвоенный ей французский манер.

Оба гордились при виде Гасси. Девочка решительно вышагивала в крошечных сапожках, отороченных мехом, в белой шубке из овчины с такой же муфтой и капоре из темно-синего бархата. Мари сажала ее в белоснежные санки с закругленными полозьями и торжественно катила по крутым и скользким улицам. Когда Мари останавливалась, чтобы передохнуть, они болтали по-французски.

Уилмот не позаботился защититься от морозов должным образом. Он заявил, что должен экономить и что ему никогда не бывает холодно, хотя когда он появлялся в дверях у Уайтоков, всегда выглядел полузамерзшим и шел прямиком к камину. Иногда он приносил напечатанную в Онтарио газету и читал вслух объявления о продаже земли в этой провинции или сообщения о тамошней общественно-политической жизни.

Для родов Аделины Филипп нанял лучшего английского доктора в городе, но, как ему показалось, она нарочно, из упрямства родила за две недели до срока. Доктор уехал на санях в селение, расположенное в двадцати милях вниз по реке, на другие роды, и тут у Аделины начались схватки. Она сидела в гостиной и играла с Филиппом в триктрак. День клонился к вечеру, шторы были задернуты, в камине горел огонь. Бони, сидя на жердочке, тихо вел беседу сам с собой на хинди.

– Больно! – вскричала вдруг Аделина, схватившись за бок. – Ужасно больно!

Филипп вскочил.

– Я принесу тебе бренди, – предложил он.

Он быстро прошел в столовую и вернулся с небольшой рюмкой. Она все еще прижимала руку к боку, но успокоилась.

– Тебе лучше? – спросил Филипп.

– Да, но дай мне бренди. – Она отпила глоток.

– Пойдем, приляжешь на диван.

Он поднял ее на ноги. Она сделала шаг и снова закричала. Бони повторил ее крик и с любопытством заглянул ей в лицо.

– Господи! – воскликнул Филипп.

– Пошли за доктором. Срочно! Скорее! Скорее! – кричала она. – Ребенок на подходе!

– Не может быть! Доктора нет в городе.

– Тогда приведи другого! – Она вырвалась из его объятий, подбежала к дивану и легла, обхватив себя руками. – Пригласи доктора Берты Балестриер! Позови Мари!

Через полчаса невысокий дородный французский доктор с завитыми черными усами вошел из декабрьской темноты в ярко освещенную спальню, куда Мари привела Аделину. Этажом ниже Филипп мерил шагами дом, полный страха и недоверия.

Не прошло и часа, как у Уайтоков родился сын.

Скоротечность этих родов по сравнению с рождением Гасси и быстрое восстановление после них стали для Аделины настоящим чудом. Она отдавала должное доктору Сент-Шарлю и пела ему дифирамбы перед всеми, кто к ней приходил. Она даже считала его заслугой живость здорового младенца. Хотя Филиппу и не понравилась эта идея, она добавила к выбранному имени мальчика Сен-Шарль и Ноэль, несмотря на то, что Рождество уже три недели как прошло. Аделина была по-настоящему счастлива. Она могла ухаживать за Николасом, чего была лишена с Гасси. Она нашла няню-англичанку, которая с высокомерием, свойственным ее классу, почти полностью завладела малышом.

Мари, однако, не уступала ей Гасси. Они с нянькой разбили два враждебных лагеря в пределах дома. Няня имела преимущество, так как была для Аделины почти незаменима. Мари же сознавала, что Филипп без ума от ее суфле и безе. Когда дело доходило до перебранки, Мари побеждала, поскольку могла излить поток смеси слов из английского и французского, все менее понятный с усилением ее гнева, на который невозможно было ответить иначе как взглядами и покачиванием головы.

Няня превозносила красоту своего подопечного. Он был самым красивым ребенком в Квебеке. Он был похож на младенца Иисуса. Мари не находила такого сходства, а она, будучи доброй католичкой, должна была иметь хоть какое-то представление о внешности Благословенного Младенца. И Мари рассказывала, как люди останавливают ее на улице, восхищаясь малышкой Августой в ее белой овчинной шубке и синем бархатном капоре.

Между родителями не имелось разногласий в наследственной красоте их детей. Николас действительно был славным ребенком и с каждым месяцем и каждой неделей становился все привлекательнее. Его кожа напоминала лепестки молочно-белого цветка. В его карих глазах, сверкавших золотистыми искорками, искрились озорство и живость. С рождения он был не безволосым, а с прелестным каштановым пушком на голове, который рос так быстро, что к пяти месяцам няня уже могла укладывать его в модную прическу, главную гордость ее жизни.

Аделина считала малыша очень похожим на свою мать, но в его облике уже виделись Уайтоки. Филипп сказал, что мальчик – копия Аделины, только не рыжий, и Аделина благодарила Бога, что Николас не унаследовал это. Она надеялась, что никто из ее детей не будет рыжим, считая такой цвет волос недостатком. Ее желание исполнилось. Ни у кого из ее детей не было рыжих волос. Масть унаследовал ее старший внук, причем в еще большей степени, чем она.