Штрафбат. Приказано уничтожить

Беседа не клеилась. Ожили танки Т-34, способствовавшие продвижению штрафной роты, сползли с высоты и подались куда-то на запад, в сторону очерчивающегося с рассветом леса. Снова загудели моторы, и новые танки – те же самые «тридцатьчетверки», тяжелые ИСы, новенькие КВ – с непривычными очертаниями переваливали через высоту и уползали на запад. Прошла колонна автоматчиков – регулярный батальон в чистенькой форме. Молодые парни, явно недавно мобилизованные, пугливо поглядывали на заваленную трупами траншею, на догорающий танк, напоминающий скорбный мемориал, многие отводили глаза, делали вид, что так и надо. Плацдарм работал. Снова вырос из тумана младший лейтенант Колыванцев, поставил в известность, что на подходе санитарный фургон, следует погрузить в него всех раненых, а позднее, если не подтянется похоронная команда, собрать и упорядочить трупы. Немцев можно не собирать и не упорядочивать – пусть валяются, трупы врагов приятно пахнут.

– Товарищ младший лейтенант, а вы теперь за весь постоянный состав отдуваться будете? – спросил кто-то из бойцов. – Не повезло вам.

Колыванцев посмотрел на него как-то странно и сгинул в свой туман, который потихоньку начинал рассеиваться. Впоследствии выяснилось, что если кому-то из офицеров и повезло, то только Колыванцеву. На косогоре среди прочих тел обнаружилось тело капитана Любавина. Даже в смерти он продолжал что-то грозно орать и гнать солдат выполнять свой священный долг. От внимания не укрылось, что застрелили капитана в спину, что немцам было сделать проблематично, учитывая то, что спину вражеским позициям ротный командир не подставлял. Тему предпочли не обсуждать – прикрыли мертвого плащ-палаткой и для порядка постояли над телом с непокрытыми головами.

Погибли взводные Пескарев и Ташкаев. Оперуполномоченному Кулагину, решившему на эмоциональном подъеме сбегать в бой, снесло полголовы, а вторая вместе с погонами превратилась в такое месиво, что опознать его смогли лишь по документам. Замполит Бочков был ранен, тяжело и безнадежно. Пули изрешетили грудную клетку, он еле дышал, был без сознания, и медбрат Карпенко по секрету признался, что вряд ли замполита довезут до медсанбата, царство ему небесное. Раненых было немного – большей частью пострадавшие в рукопашной. Окровавленных, со сломанными руками и ногами, их вытаскивали на восточный склон холма, грузили в санитарные фургоны. С завистью смотрели вслед – отбыли наказание хлопцы. Раненых немцев как-то стеснительно приканчивали. Куда их? На своих ни мест, ни лекарств в медсанбатах не хватает.

– Не могу, – признался молодой, идейно грамотный Антохин, опуская винтовку с примкнутым штыком, занесенную было над немецким пареньком с кровоточащей дырой в боку. Тот смотрел на него большими, источающими муть и тоску глазами и ничего при этом не говорил. – Понимаю, что вражина, знаю, что должен прикончить – уж он бы меня прикончил, не задумываясь… а не могу. Без оружия, гад…

– Привыкай, боец, смотри, как это делается, – назидательно сказал Ахнович, проверил на заточку добытый в бою нож с костяной рукояткой, сел на колени перед немцем, который безотрывно смотрел ему в глаза, и с тугим нажимом перерезал чужое горло.

Солдаты сбредались, падали на землю. Кисет с махоркой пошел по рукам – курили все, даже некурящие. Про штрафников забыли – какие из них теперь вояки? Единственный выживший офицер сидел в отдалении и уныло смотрел, как медбрат Карпенко перевязывает ему перебитую руку. Ранение было неопасным, хотя и болезненным, жизненно важных вен и артерий пуля не задела, и ехать в госпиталь Колыванцев стеснялся.

– За что чалимся, бойцы? – спросил у Зорина с Вершининым гораздый на язык Мошкин – неунывающий, некрасивый, сморщенный, но чудовищно обаятельный.

– За дело, – неохотно отозвался Зорин. – За то, что по нашей вине было сорвано победоносное наступление советских войск и день победы теперь придется отложить на неопределенный срок.

– Да за это к стенке надо! – возмутился прямолинейный Антохин.

– И у стенки были, – хихикнул Мишка.

– Расслабься, Сашка, – проворчал умудренный жизнью Терещенко, – шутят мужики. Ты сам-то хорош. Какого хрена драку с Кургашом затеял?

– Так он же кулачье недорезанное! – вскинул голову Антохин. – Мы таких в тридцатые годы эшелонами в Сибирь гнали! Какое право он имеет носить оружие в Красной армии?