Штрафная мразь

Шёл осенний холодный дождь пополам со снегом. Земля разбухла и до краёв насытилась влагой. Раскисшие дороги превратились в густое чёрное месиво, цепляющееся за ноги, за колеса повозок и машин.

Растянувшаяся колонна штрафников месила грязь по расквашенной дождями полевой дороге, изрезанной глубокими колеями от проезжающих танков и машин. Многие из штрафников, перевязанны тряпками и грязными бинтами. Мерили фронтовые километры натруженными солдатскими ногами, вытаскивая ноги из липкой осенней грязи. Тащили на спинах станины пулеметов, пулеметные стволы с казенниками, ротные миномёты и снаряды.

Лученков приложился губами к фляжке, сделав нескольку экономных глотков, передал фляжку Клёпе. Тот опустошил её почти до дна.

Глеб укоризненно покачал головой. Никто не знает, сколько еще придётся топать пешедралом, вряд ли остатки роты остановят у колодца, или и у реки. Погонят до самого места.

Вещмешок оттягивал плечи. Несколько набитых автоматных дисков били по бедру. Лученков нащупал брезентовый ремень противогазной сумки и поморщившись подтянул ее повыше.

Клёпа тоже шел с автоматом. Но его противогазную сумку оттягивали не диски, а трофейное барахло, выигранное в секу и буру. Отдельное место занимала подушечка, с зашитыми в ней золотыми цепочками и кольцами.

Мелькaли сaпоги, ботинки. Трепетали нa ветру, прожжённые у костров, пробитые осколками полы шинелей. Лошади, надрываясь, бились в грязи.

Вдоль дороги стояла брошенная немецкая техника, лежали разбитые снарядные ящики, опрокинутые лафеты орудий.

Вдоль дороги валялись трупы. Распухшие и закоченевшие на холоде. Из грязи торчали части тел, спины, руки, ноги. Где-то сплющенные, раздавленные головы. Рядом со сгоревшим танком лежал чёрный обгоревший труп. Открытый рот, губ нет, закинутая голова, опалённые, словно у забитого поросёнка волосы.

Штрафников обгоняли колонны военной техники. Завывая и разбрызгивая грязь ползли полуторки и «ЗиСы, рычали танки и трактора, волочащие за собой тяжёлые пушки. Штрафники то и дело уступали дорогу, молча сходя на обочину. В небе висело холодное равнодушное солнце.

Бойцы штрафной роты не смотрели по сторонам. Пот струился по усталым чумазым лицам, во рту липкая слюна.

В стороне от дороги буксовала полуторка. Водитель пытался по пашне обогнать колонну и все четыре колеса глубоко увязли в размокшей земле.

Штрафники облепили грузовик, приседая, с криками и весёлыми матерками шаг за шагом передвинули его на дорогу.

В кузове полуторки продукты. Штрафники попросили еды. Лейтенант в круглых очках выскочил на подножку, вытащил из кобуры наган. Что-то кричал угрожая. Машина, натужно завывая, скрылась по дороге.

Пока лейтенант размахивал наганом, штрафники успели выбросить из кузова мешок с сухарями и ящик с трофейным салом.

В редком лесочке, среди кустарника сделали первый привал. Распаренные быстрой ходьбой бойцы устало жевали закаменелые сухари, твёрдое как подошва сало. Пригоршнями черпали из тёмной лужицы меж кочек безвкусную дождевую воду.

Привал был недолгим. После короткого отдыха подняться почти невозможно. Но рота поднялась. Через четверть часа двинулась дальше.

Усталость, тяжесть, холодный непрекращающийся дождь вызывали равнодушие ко всему и к своей жизни.

— Шире шаг, золотая рота! А ну… песню запева-ааай!

И словно дожидаясь этой команды, рванул отчаянный мальчишеский тенорок:

Стою я раз на стрёме,
Держу в руке наган,
Как вдруг ко мне подходит
Неизвестный мне граждан.

Он говорит мне тихо:

«Позвольте вас спросить,
Где б можно было лихо
Эту ночку прокутить?»

Запевала Саня Васин, пулемётчик и пакостный матершинник, в немецких, аккуратно подкованных сапогах. Их носили почти все, стаскивая добротную обувку с убитых немцев.

— Шире пасти, членоплёты! — кричит заблатнённый пулемётчик.

Подхваченная зычными, глухими и хриплыми от простуды голосaми, песня летела над дорогой.

Потом его мы сдали
Войскам НКВД,
С тех пор его по тюрьмам
Я не встречал нигде.

Нам власти руки жали,

Жал руки прокурор,
Потом нас посажали
Под усиленный надзор…

Уже темнело. А рота все шла и шла.

Наконец голоса: «Пришли… Добрались… Привал…» Остановились за огородами села. В селе разместился какой-то штаб, и штрафникам не разрешили в него войти.

Повозки поставили у высоких тополей с облетевшей листвой. Старшина выдал селёдку и по куску хлеба.

Где-то в крайних дворах среди ночи визгливо залаяла собачонка. Полаяла немного, возможно, на кошку или на птицу, потом взвизгнула и утихла.