Штрафная мразь

Ранним утром младший лейтенант Голубенко вышел на окраину села, где кособочились скирды прошлогодней соломы. В нескольких метрах от них дымился костерок. У огня сидели трое бойцов в телогрейках без воротников и старых, замызганных пилотках. Четвёртый лежал на земле, на надерганной из скирды соломе. Он лежал на боку, подложив под голову руку и уныло тянул:

Я сын рабочего, подпольщика-партийца.
Отец любил меня, и я им дорожил
Но извела отца проклятая больница,
Но извела отца проклятая больница,
Туберкулез его в могилу положил.

Ещё один возился над костром. Подойдя ближе Васильев узнал Клёпу, который жарил на костре свежее мясо.

Гулыга, Паша Одессит и Глеб Лученков сидели у костра. Хватали руками куски. Горячий жир стекал по рукам. Насытившийся Пушкарёнок лежал у костра.

Клёпа размахивал доской над тлеющими углями.

Сидевшие у костра штрафники заметили приближающегося к ним офицера, но делали вид, что его не видят.

Младший лейтенант подошёл ближе. Попытался рявкнуть:

— Вста-ать!

Сидевшие у костра люди медленно и нехотя повернулись на голос, какое-то время смотрели на взводного так, будто не узнавали своего командира. Пушкарёнок прекратил петь, тоже повернул голову.

— А-а, — протянул равнодушно Гулыга и стал подниматься.

За ним встали все остальные.

— Здравия желаю, товарищ командир. — Равнодушно сказал Клёпа, почёсывая подмышкой.

— Присаживайтесть к нам.

Взводный принюхался, раздувая ноздри.

— Что это у вас? Мясо? Откуда?

Гулыга вытёр рот рукавом грязной телогрейки, согласился.

— Ага! Мясо!

Спросил:

— Ну так будешь с нами, младшой? Знатный гуляш. Ещё утром гавкал!

Голубенко поперхнулся.

— Так это что?.. Собака?

Гулыга кивнул. Клёпа всхлипнул вроде как огорчённо. Типа, что же тут поделаешь.

— Так точно. Бобик! — Подтвердил маленький жилистый Пушкарёнок, пережёвывая жесткое мясо. — Булыга же сказал, гуляш!

Миха Клёпа надвинул ему на глаза каску:

— Молчите, Шура! Тщательней пережёвывайте пищу.

Пушкарёнок что-то пробурчал себе под нос неразборчиво, хотел снова сесть, но передумал, и после минутного замешательства продолжил стоя обгладывать рёбрышко.

Пытающийся было присесть младший лейтенант вскочил. Пробормотал сконфуженно:

— Нет, спасибо. Я — сыт! Пойду. Надо ещё посты проверить.

— Ну вот, — сказал Гулыга после того, как взводный ушёл. — А он ещё спрашивает почему мы одни кушаем. Потому и кушаем, что все такие гуманисты, как товарищ лейтенант. Брезгуют! Невдомёк им, что собачка полезней чем пшённая каша.

— По моему тоже, собачатину есть можно, — сказал Паша с набитым ртом. — Лучше чем сухари. Уже весь рот ободрал ими. Сейчас бы лучку еще!

— Ага! — добавляет Гулыга, — и сто грамм. А потом ещё и бабу попышней! Размечтались! Жрите давай и спать. Чует моё сердце завтра поднимут не свет, ни заря!

На ночь расположились в коровнике с выбитыми окнами. Заснули сразу, не чувствуя ни холода, ни голода.

Хоть и не слишком уютно было в коровнике, где навоз слегка притрусили соломой, но на следующую ночь вспоминали его с тоской. Ничего, что навоз подтаял, и все вывозились в бурой жиже. Зато не мерзли. Следующую ночь провели в лесу.

Ложиться на мокрую землю было опасно. Утром можно было не встать. Глеб стал ломать бурьян, чтобы выложить хоть какую-то подстилку. Возчики, привязав лошадей, устроились на повозках, а командиры ушли в село.

Еду, конечно, не подвезли, и спать укладывались на голодный желудок.

Наломав мокрого бурьяну Лученков снял с себя шинель, постелил поверх, лег и укрылся полами. Дождь шёл и шёл, вода стекала с шинели. Сон не шел.

Лученков вспоминал прошлую ночь в коровнике и с жареным мясом на ужин.

Понемногу, один за другим, заснули. Сон был недолгий.

Проснулся от холода. Ночью ударил мороз. Мокрая пола шинели вмерзла в землю.

С рассветом вновь двинулись пешим маршем. Впереди опять тянулась дорога, а по сторонам торчали обглоданные деревья.

* * *

Прошли последние дни октября, начался ноябрь — пасмурный, холодный…

Холодный стылый ветер раскачивал кусты и деревья, нa ветвях которых кое-где еще сохрaнились осенние листья — порыжевшие, скрученные внезапно ударившим морозцем.

Многих убило за это время, многих ранило, но Лученков был ещё жив и даже не ранен.

Штрафников временно держали в тылу. До получения пополнения. Начали переформирование в составе армейского запасного полка 3-й армии. Питание стало значительно хуже, чем на передовой. По штатному расписанию в роте было несколько лошадей, но сверх штата, всегда имели лишних и поэтому с лёгкостью пускали их на мясо.

Или же меняли у местного населения на самогон. В тылу наркомовские сто грамм не выдавались, поэтому приходилось обеспечивать себя самим.

Командиры взводов пользуясь передышкой писали представления на раненых и особо отличившихся. Писали похоронки. Составляли свежие заявки на оружие и обмундирование.

У продовольственного склада, длинного сарая с узкими окошками, старшина с водителем погрузили в «газик» алюминиевые фляги.