Штрафная рота. Высота смертников

— Есть. Батальон пехоты и танки. До села деревня еще есть, примерно в полутора километрах, Рябухино, шесть дворов. Там немцев нет. Три полицая постоем стоят. При лошадях. Они каждое утро все дороги здешние объезжают. Мы второй день тут. Вчера — были. Все трое. С винтовками.

— Что, вас проведывают?

— Вряд ли. Служба у них такая. Когда тут глубокий тыл был, жизнь у полицаев куда как вольготная была. Ездили по деревням, поросят резали. Печенку ели да баб щупали. А теперь — другое дело. Фронт, вон он, рядом. И немцы с них службу требуют.

Воронцов посмотрел на механиков. Второму, который все еще стоял с поднятыми руками, было лет двадцать пять. Пряча в кобуру пистолет, спросил его:

— А ты почему не в армии?

— Не призвали, — ответил тот и опустил руки. — Да я хоть сейчас. С вами пойду. Возьмете?

— Нет, не возьмем. Но и отпустить вас сейчас не можем. Уйдете, когда и мы пойдем. Карту кто-нибудь из вас читать умеет?

— Да мы вам и без карты все тут знаем и расскажем. Вам, как я понял, через фронт надо?

Воронцов кивнул.

— Тогда вот что. Этой дорогой ехать нельзя. Там, дальше, Луковка, немцев там много, большая часть стоит. И танки, и пехота, и артиллерия. Оттуда они ездят к Зайцевой Горе. До Зайцевой от Луковки километра четыре, не больше. А правее есть лесная дорога. Там только в одном месте неважный переезд. Но если бревен настелить, то проехать можно.

— Куда идет эта дорога?

— На вырубки. А с вырубок — на шоссе. Немцы по ней ездят редко. На лошадях. Там у них то ли пост, то ли что…

— Проводить сможете?

— Что ж, смогу, — сдержанно согласился старший.

— Зовут-то вас как?

— Дядей Захаром. А вас же как величать, товарищ командир?

— Курсантом.

Дядя Захар качнул головой и сказал:

— Для командира уж больно невеликое звание.

— А это, дядя Захар, и не звание, — сдержанно ответил Воронцов.

— А что ж?

— Должность.

Механик снова покачал головой.

В это время мотор «тридцатьчетверки» взворвал тишину, эхом прокатился по окрестности и заработал ровно. Из башни выглянул улыбающийся Демьян. Ссадина на его лбу совсем засохла, казалась масляным пятном. Он крикнул:

— Подавайте снаряды!

И механики кинулись выполнять приказание нового командира танка.

Покончив с укладкой снарядов, Демьян снова выглянул из люка и сказал:

— Товарищ командир, Штырь говорит, что там еще полный «чемодан» бронебойных. Давайте заберем? Пригодятся. И еще кое-какое барахлишко. Тоже надо забрать.

— Пулеметы проверил? — спросил Воронцов.

— Пулеметы, похоже, в порядке. Патронов маловато. Надо там посмотреть.

— Быстро — туда и обратно. Ждем вас на опушке. Заезжать в лес так: вначале дайте кругаля по краю поля, а потом — заднюю, и вон до той осины. Заглушите мотор и ждите. Кто у вас за механика?

— Штырь.

— А мы с Николаевым, если что, стрелять будем. — Демьян указал на котелки над прогоревшим костром. В горячке о них, казалось, забыли: — Штырь просит поесть. Подайте, товарищ командир, пару котелков.

— А пару-то зачем?

— Как зачем? На весь экипаж, — улыбнулся Демьян, и холодные глаза его немного потеплели.

— Тогда забирайте и третий.

— А вам?

— Нам и одного хватит. Трупы сложите там же. Только побыстрей.

— Что с одеждой? Ребят бы получше одеть…

— Одежду заберите. Раздайте особо нуждающимся.

Вскоре «тридцатьчетверка» вернулась. Танкисты сняли пулемёт. Слили еще несколько канистр соляры. Забрали последние снаряды. Танк загнали в молодой ельник и хорошенько замаскировали, так чтобы его нельзя было разглядеть даже с воздуха.

Глава двадцать четвертая

На железнодорожной станции всех пригнанных разделили на две группы. Каждую тут же оцепили солдаты с огромными овчарками на поводке. Собаки поглядывали на пеструю толпу, похожую на деревенский сход, зло и предостерегающе лаяли. Раздались новые команды, и народ построили в три шеренги, лицом развернув к кирпичным пакгаузам. Пожилой немец в очках, должно быть, офицер, достал из полевой сумки пачку листов и начал выкрикивать фамилии. Некоторые фамилии повторялись по нескольку раз, и немец, поблескивая круглыми стекляшками толстых линз, криво усмехался и качал головой. Он понимал, что это братья и сестры, родня, и что в России большие семьи, а значит, людской ресурс большевиков, если сравнивать его с рейхом, даже в границах союзнической Европы, неисчерпаем. Немец хорошо говорил по-русски. И читал он, видимо, по русским спискам. Списки составляли в разных деревнях, разные люди их писали. Но он умел понимать и беглое письмо, даже не вполне грамотное. Офицер ненавидел свою должность, но она была все же куда лучше, чем мерзнуть в окопах и вытряхивать над костром вшей. А потому он исполнял свои служебные обязанности добросовестно, как подобает офицеру германской армии.

— Денисенкова Анна! — выкрикнул офицер.

— Здесь! — откликнулась заплаканным девичьим голосом неровная шеренга.

— Денисенкова Аграфена!

— Здесь! — всхлипнула соседка.

— Денисенков Петр!

— Я! — отозвался худощавый юноша в треухе и ватнике.