Штрафники 2017. Мы будем на этой войне

А иногда случалось и такое, отчего некоторые от хохота едва не валялись. Почти у каждого на время затишья появился свой уголок, или, как штрафники едко, с сарказмом говорили — дом. В этих закутках хранились личные вещи «жильца», амуниция, боеприпасы, лежал настил из досок, кусков линолеума, ламината и прочего, чтобы не спать на бетонном полу.

И вот порой кто-нибудь в злом отчаянии кричал:

— Бля! Кто опять навалил кучу у меня в доме?! Сволочи! Увижу — жрать заставлю!

Народ хохотал, держась за животы, а обиженный «жилец» еще долго возмущался, размахивал руками, матерился, пытаясь по корчащимся от хохота солдатам определить, кто же это наподличал. В конце концов, он перетаскивал вещи куда-нибудь в другое место, если была возможность, а нет — так брал дощечку или саперную лопатку, собирал чужое «добро» и — шмяк в оконный проем. А на «испорченное» место бросал кусок обоев или какую-нибудь тряпку. На неизбежный при этом «аромат» особо внимания не обращали — вонь была повсюду. И от отправления естественных надобностей, и от сладковато-приторного смрада разлагающихся под завалами трупов, ставшего постоянным навязчивым спутником живых.

Обязательно находился такой, что норовил подцепить бедолагу, давясь смехом:

— Отбомбился?

Обиженный начинал опять орать:

— Это ты сделал!!! Прибью, гад!!!

А тот отвечал:

— Не я это! Куда мне такую кучу навалить! Здоровье не то!

Бедолага едва не стенал от отчаянья:

— Сволочи! Кто сделал? Признавайтесь! Как гадить, так мастера, а как признаться — кишка тонка!

— Не, у этого не тонка кишка! Вон, куча какая! — ржал кто-нибудь.

— Прибью! Прибью гада! — скрипел зубами бедолага.

В целом же солдатские будни не отличались разнообразием и весельем. Постоянно державшее всех напряжение войны и страха смерти почти не отпускало.

Иногда приносили фронтовую газету с емким названием: «За Победу!».

Ничего интересного в газете из двух разворотов не писали. Сплошная пропаганда, сообщения о принятии решений руководством федеральной власти на подконтрольных ей территориях.

Живой интерес вызывала информация типа такой:

«За период с 29 по 30 июня федеральные войска завладели следующими населенными пунктами…» или «Нашим войскам на таком-то участке удалось прорвать оборону незаконных вооруженных формирований, отбросив врага на пять километров».

Именно так — незаконных вооруженных формирований. А о том, что эти формирования представляют собою регулярную армию, контролирующую чуть ли не половину российской территории, — ни слова. Только победные реляции.

Странно было сознавать, что зачастую путаные действия, в каких проходит, например, уличный бой, оказывается, в целом носят характер слаженной операции. Кто бы мог подумать! И все же, как ни огромны пущенные в ход человеческие и материальные ресурсы, решающая работа всегда проделывается небольшой горсткой солдат, каждой на своем участке. За сухой газетной статистикой стояли конкретные человеческие жизни. Понять это по-настоящему способен только побывавший в такой мясорубке. Штрафники понимали. Они комкали газету, приговаривая: «В туалет сгодится».

С проносившихся изредка вертолетов федеральных войск сбрасывали листовки. Какая-то часть падала на позиции штрафников. В пропагандистских листовках говорилось об амнистии для тех оппозиционеров, кто сдастся добровольно. И даже давались советы, как это сделать. Ну, например, в одной такой листовке было написано этак по-простому, посвойски: «И еще, между нами. Как просто заблудиться в темноте. Не так ли? Никто не назовет это предательством».

Довольно сомнительный совет все же неплохо работал: инженеры человеческих душ знали свое дело: опозеры и впрямь сдавались поодиночке, а когда и целыми группами. Их отправляли в тыл в особые отделы. Как складывалась дальнейшая судьба перебежчиков, никто не знал.

…Порой подносчики приносили мыльнорыльные принадлежности, как называли их солдаты. Тогда у заросших щетиной мужиков появлялась возможность побриться одноразовыми станками. На самом деле их использовали не по одному разу, доводили до полной непригодности и только потом выбрасывали.

Вообще же, с мытьем дело обстояло скверно, вши просто заедали. Поэтому часто можно было увидеть картину, как люди, сняв одежду, занимаются ловлей мерзких кусачих насекомых.

Подносчики пищи приходили и уходили перебежками от укрытия к укрытию: несмотря на временное прекращение боев, снайперы выкашивали зазевавшихся.

С подносчиками и заградотрядовцами подобное случалось нередко. Однажды по вине такого стрелка рота больше суток просидела без кормежки, воды. А без курева — аж уши опухли.

Глава XIX Охота на охотника

Никулишин, прихватив с собой Гусева, отправился к комбату.

Тот, узнав суть претензий, ожесточенно бросил:

— Разберетесь со снайпером, будет у вас все: и жратва, и вода, и курево, вот только водки и баб обещать не могу.

— С каким снайпером, гражданин майор? — не понял Гусев.