Штрафники 2017. Мы будем на этой войне

Лютый, роняя слезы, воя сквозь стиснутые зубы, продолжал разгребать кучу. Когда же извлек тело полностью, то долго смотрел на искаженное гримасой смерти чужое лицо девушки, совсем не похожее на то, которое совсем недавно покрывал поцелуями.

Стоя на коленях, глядя на небо, Павел, почти не разжимая зубов, взвыл:

— Господи!!! Есть ли ты?! Слышишь ли ты меня?! За что?! За что мне все это?! Почему я?! Почему Олеся?!

С голубого неба, подернутого дымами пожарищ, безмятежно светило солнце, согревая истерзанную землю, парящую влагой после затяжных дождей.

Рыдание вырвалось вместе с хрипом. Павел давно не плакал, наверное, с самого детства. И сейчас у него не получалось, а так хотелось разрыдаться, как раньше, чтобы потом после горькой обиды пришло успокоение. Он размазывал слезы по грязному лицу, оставляя разводы, не видя этого, чувствуя, как болит душа от чудовищной несправедливости.

— Проклинаю тебя! Слышишь? Какой ты Бог, если допускаешь все это? Не нужен мне такой Бог, не хочу я верить в такого Бога. Ну! Что ты молчишь?! Покарай меня своим гневом! Вот он, я! Что же ты?! А-а! Не можешь! А что ты можешь вообще, что есть в тебе, кроме тех способностей, которыми люди наделили тебя в своем воображении? Ты можешь причинять только боль. Ты ненавидишь Творение свое. Ты ненавидишь людей и мстишь им за своего распятого Сына. Но я не распинал, и Олеся — тоже! Так за что нам это?! За что?! — Павел на мгновение замолчал, а потом выдохнул с ненавистью: — Все. Нет больше для тебя места в моей душе.

Он отвел глаза от неба, опустился с колен на пятки. Раскачиваясь, словно китайский болванчик, не отрываясь, смотрел на тело погибшей, пытаясь вспоминать довоенное время, когда они с Олесей были счастливы. Пусть не долго, но были.

Все воспоминания состояли из каких-то разрозненных обрывков, вырывая из груди стоны отчаяния: ничего нельзя вернуть. Ничего…

А потом вспомнились слова Олеси там, в подсобке, когда она говорила, что хочет забеременеть, чтобы ее отправили в тыл, ей страшно, она хочет жить…

Даже не верится теперь в произошедшее тогда между ними. Они оба просто сумасшедшие. А ну как увидел бы кто-нибудь, особенно из жуликов? Что бы подумали? А у них языки острые как ножи. На уголовников он управу нашел бы, но ведь все равно за спиной говорили бы и посмеивались…

Заскорузлыми грязными пальцами он гладил лицо девушки — серое, холодное, лишенное обычного легкого румянца, чудесных маленьких ямочек на щечках и особого выражения детской непосредственности, за которое Павел и отметил Олесю среди других девушек, а потом и полюбил.

Он пытался понять: то ли ее живую завалило в результате прямого попадания снаряда в стену, то ли сначала убило, а уж потом завалило мертвую.

Никаких свежих следов крови на теле и одежде обнаружить не получилось. Все в пыли. По всему выходит, живую ее погребло под обвалом…

От беспомощного отчаяния Лютый опять взвыл, сжав виски руками — сказывалась недавняя контузия.

Вдруг он явственно услышал голос Олеси:

— Паша, здесь хорошо! Иди ко мне!

Гусев дико оглянулся, продолжая чувствовать сильную головную боль.

«Я схожу с ума…» — подумал он безразлично.

Чуть успокоив пульсирующую боль, принялся расшнуровывать берцы девушки, до конца не отдавая себе отчет, зачем это делает. Просто кто-то посторонний, без спросу разместившийся в душе, решил, что шнурки надо забрать.

Как память.

Сделав это, Гусев осознал, что тело необходимо похоронить. И уж конечно, не в кирпичных обломках, а по-человечески — в могиле, с крестом.

Нет, крест не нужен, нет в его душе места Богу.

Но чем же провинилась Олеся?

Пусть будет крест. Пусть…

Как осуществить задуманное?

Неожиданно, вплетаясь в общий гул, где-то рядом грохнула автоматная очередь по два патрона с короткими промежутками.

Инстинкт сработал безукоризненно. Гусев схватил автомат, распластался, осматриваясь. Рука мертвой девушки оказалась перед самым его лицом.

— Прости, Олесенька, прости меня, — прошептал он. — Будет возможность, останусь жив, обязательно похороню тебя. Прости.

Поцеловав холодную кисть, Павел пополз дальше.

Рокот двигателя бронетранспортера приближался. Со своего места Чечелеву пока не было видно машины, но гул нарастал, и вот из-за бугра на хорошей скорости выкатился БТР-80 с сидящими на броне солдатами войск оппозиции.

От Чечелева враги находились в каких-то метрах семидесяти, не больше.

Спешно пересчитав их, Алексей чертыхнулся. Семь человек.

БТР «клюнул», остановился. Солдаты продолжали оставаться на броне. Они хмуро смотрели на оскальпированное тело. Потом один в звании младшего сержанта все же спрыгнул с брони, не спеша приблизился, постоял, осматривая убитых — тех, что плавали в воде, и тех, что лежали на берегу. Присел на корточки перед телом Заброди, потрогал его, встал и крикнул своим:

— В натуре, скальп сняли! Охренеть! Че творят, падлы! Он раненный был в грудь и в живот. Потом добили ножом в живот. Вот твари! Он еще теплый. В воде непонятно кто плавает, скорее всего, федеры, а это наши. Только что завалили их. Далеко не ушли. Давай, рассредоточиться, осмотреть все!