Штрафники 2017. Мы будем на этой войне

— Ладно, че ты! Мы свою задачу выполнили. Кто ж знал, что основные силы откатятся так далеко. Надо как-то к ним выбираться. Я тут в теплотрассе двух баб случайно нашел. Они живут в бомбоубежище старом. Хотел там отсидеться до ночи, а потом идти, но передумал.

Чечелев рассказал эту историю, особо упирая на то, что в подземелье света нет, бабы сидят при керосинке сутками напролет. Как они еще не свихнулись от такой жизни, непонятно.

— Слушай, Леха. Надо все же темноты ждать, — вымолвил Гусев, выслушав историю с подземельем. — К бабам мы не пойдем, а идти сейчас по поверхности очень рискованно.

Все это время он смотрел в оконный проем. Перед домом метрах в ста стоял тот самый БТР. Поднявшиеся по склону солдаты укрылись за ним.

— Да, похоже, придется, — согласился Чечелев. — Эти сволочи уезжать не собираются. Что они, тут временный пост решили поставить?

— Хрен их знает, — ответил Лютый.

— Ударился больно, когда бежал, — пожаловался Алексей, потирая локти и коленки. — Вон, даже кровь выступила через куртку, — выставил он локти на обозрение Гусеву.

— Не смеши меня, — проворчал тот. — Тут куда ни глянь — лужи крови, а он свои болячки на показ выставил. И выбрось на хрен эти скальпы! У меня уже приступы бешенства случаются, когда вижу их.

— А знаешь че, Лютый, я ведь больше не хочу их снимать, — задумчиво высказался Студент.

— Да что ты! — притворно поразился Павел.

— Правда. Встретил тут знакомого. Он, прикинь, Митяя битой по башке убил. Хотел Смешного также грохнуть, но тот побежал, и остальные за ним.

Чечелев рассказал уже эту историю.

— Это Митяю за Мишку. Собаке — собачья смерть, — произнес Гусев.

— А вот смотри, скальп Заброди. — Леха показал кусочек кожи на струне.

— Студент! Ты че, в натуре, мое терпение испытываешь?! — взвился Лютый.

— Да ты не врубился. Говорю же, когда снял его, то понял вдруг, больше не хочу этого делать.

— Ну и выбрось эту хрень. Ты ж, как дебил, с ней ходишь. Сколько тебе уже говорили: и я, и другие.

— Ладно, уговорил, — произнес Студент.

Делая над собой усилие, он отцепил струну от брючного ремня и забросил свои страшные трофеи в дальний угол полутемной комнаты, освещаемой лишь из оконного проема.

Наблюдавший за его действиями Гусев усмехнулся:

— Расстаешься с этой хренью, как с богатством каким-то.

Чечелев промолчал.

Замолчал и Павел.

А потом он решился и рассказал о своей боли, терзающей его. О смерти Олеси. О том, что отрекся от Бога. Обо всем, что накипело, давно просилось вон, но не было человека, с кем можно поговорить, а теперь, так случилось, будто само выплеснулось.

— Я верю в Бога, — задумчиво произнес Студент. — Хотя в церковь я еще до войны не любил ходить. Вот не поверишь, даже отторжение какое-то было.

— Странное противоречие — в Бога веришь, а в церковь не ходишь, — заметил Лютый.

— Ничего странного. Для того чтобы верить в Бога, церковь мне не нужна, — ответил Леха. Помолчал и продолжил: — Меня очень сильно раздражает показная набожность так называемых прихожан. По моему мнению, они делятся на несколько категорий. Первая — обиженные жизнью. Вторая — те, кто ходит «на всякий случай», мало ли чего, лучше подстраховаться, лишним не будет. Третья — те, кто отдает дань моде, или как это назвать? Ну, то есть ходят в церковь только по большим церковным праздникам. Четвертая — приспособленцы, то есть служители культа. На кого не посмотришь — харя, как три моих! На таком пахать надо, а он в церкви елейным голоском или пропитым басом молитвы читает, а в перерывах бабкам мозги полощет. Эти старухи — следующая категория. Всю жизнь из-под одного мужика да под другого, а на старости лет спохватились, начали грехи замаливать.

— Что же, по-твоему, искренне верующих нет совсем? — спросил Гусев, с интересом слушая Чечелева. Таким он его не знал. Студент для него всегда был отморозком, тем не менее, вызывающим чувство уважения ввиду его бесшабашной храбрости.

— Есть, наверное, — подумав, ответил Леха. — Но их совсем мало. И все они какие-то пришибленные с точки зрения, так сказать, нормальных людей. Вообще, при слове «церковь» я вижу толпы фанатиков, рьяно рвущихся исполнять Божью волю. Они трактуют ее всяк по-своему, кому как удобнее. И если им не нравится чужая трактовка, эти агнцы Божьи готовы убить во славу Господа всякого, неугодного им.

— Да ты просто воинствующий проповедник! — усмехнулся Лютый.

— Станешь тут проповедником, — согласился Студент. — Вот скажи, зачем мы воюем? Что лично мне или тебе дает эта война, кроме реальной возможности погибнуть или, еще хуже — стать инвалидом? Только не говори мне про долг, Присягу и прочую муть. Давай по-честному.

— Я и сам задавал себе этот вопрос не раз и не два, — задумчиво отозвался Павел. — И ответы вроде как находил, но все они какие-то неубедительные, что ли. И в основном сводятся к этой самой Присяге и прочей мути, как ты это называешь. И ведь понимаю я, что херня все это, а все равно продолжаю воевать, словно зомбированный.