Штрафной батальон

Шофер, морщась от подступивших слез, помотал головой и полез в кабину, долго там стучал железками и сиденьем, вытащил плащ-палатку и накрыл ею обоих покойников.

Бандеровцы, четырнадцать человек со связанными назад руками, переминались тут же, топтали свежий снег, запорошивший след колес машины. Были они обыкновенные на вид деревенские мужики в валенках и кожухах, патлатые и небритые. Один хлопец еще, видать, и не начинал бриться. Он стоял позади всех, и у него не переставая дрожали губы. Все они не разговаривали между собой, не переглядывались, а молча и равнодушно глазели на солдат, выпихивающих «студебекер» из снежной каши.

Виктор, отчасти по обязанности, но больше от нетерпеливого стремления показать, что он здесь недаром, опросил арестованных, записал фамилию каждого, имя, отчество и год рождения. Отвечали они хмуро и не сразу и, может быть, называли чужие имена и фамилии. Пятеро оказались его ровесниками. Он усмехнулся, спросил:

— Ну, разбойнички, а кто вы в основном? Полицаи? Немцам служили?

— Не тебе же, легавый, — буркнул набычившийся мужик, похожий на неандертальца.

А стоявший посередине арестованных парняга лет тридцати с русой бородкой, синеглазый, узконосый, какими рисуют святых на иконах, пошевелил плечами под коротеньким и тесным ему черным кожушком, переступил высокими, стройными, в немецких штанах и советских начсоставских сапогах ногами и, нагло глядя, сказал:

— В основном, товарищ лейтенант, мы есть дезертиры. А полицаи — это мы после.

Говорил он с западно-украинским акцентом и с откровенной насмешкой.

Виктор закрыл блокнот, спрятал его в планшет, застегнул кнопку, и только тогда опроверг:

— Я тебе не товарищ, бандеровская сволочь!

В тот же день лейтенант Курносов занимался расследованием злодейского убийства, происшедшего минувшей ночью. Труп неизвестного, голого по пояс, с выколотыми глазами и вырезанной звездой на груди, увидели жители Осиновки утром. Лежал он на льду у колодца. Люди Ионина пригнали в Осиновку бандитов около полудня — деревня была недалеко от той чащобы, где их взяли. Курносов не сомневался, что убили именно они и бросили на виду для устрашения деревни, чтобы никто не признавался ни в чем, не проговорился бы энкаведешникам.

Старый дед с седыми редкими прядками до самых бровей, тоже седых и лохматых, держа в руках шапку, и молодая девушка с испуганными, заплаканными глазами скорбно стояли над убитым. На все вопросы Виктора они только пожимали плечами. Девушку позвал строгий женский голос, она послушно удалилась, и тогда дед как бы между прочим негромко проговорил:

— Треба вам, товарищу командир, допросить ту бабу, чья хата першая от колхозной клуни.

— Она что-нибудь знает? — живо спросил Виктор, но дед не ответил, нахлобучил свой облезлый треух и пошел прочь.

Виктор обескураженно смотрел ему в сутулую спину, в заплатанный кожух. «Ну и народ! — подумал он. — Кого же им теперь бояться?»

Дед вошел на свое подворье, стал за плетнем и повертел головой, поглядел на стороны и еле заметно кивнул Виктору. Потом погодя еще раз кивнул. Сомневаться не приходилось, дед подзывал его к себе. Виктор неспешно, словно очень задумался и смотрит себе только под ноги, пошел к старику. Разговаривали они, присев за хатой на сломанную телегу без колес.

— Скажу, шо слыхал от снохи своей, а она знает от других баб. Они все знают, только молчат, бо сильно боятся. Кому же охота убитым быть. Вот слухайте. — И дед рассказал о том, как тетка Кристина, хозяйка хаты, ближней от заброшенного колхозного сарая, разобранного наполовину на доски, вышла ночью глянуть на своего кабанчика, целый ли он в своем закуте. И вдруг раздается из сарая страшный стон и громкая ругань, и видится между досок свет…

— Сколько она слыхала голосов? — нетерпеливо спросил Виктор.

— Один стонал, аж кричал, а трое на него ругались. Кристина сама живет, никого у ней нет, вот и побоялась она сидеть в своей хате, попросилась ночью к соседке, а то вдруг придут к ней…

— Ого! Бандиты запросто шастают у вас по хатам? Ну и народ вы, оказывается.

Старик поперхнулся, закаменел и твердо ответил:

— Не пытайте бильш у меня ничого. — И показал на плетень за навесом с дровами: — Ось тут перелазьте.

Возвратившись к колодцу, Виктор начал опрашивать женщин. Тетка Кристина от всего отказалась, ладила свое: не смотрела она ночью кабанчика, ни о чем не знает, ничего про убитого не слыхала.

— Но вас видели, как вы выходили из дому ночью, — хотел уличить ее Виктор.

— Да кто же это ночью из своей хаты пойдет? На что мне ночью та клуня?

Виктор записал в протоколе приметы убитого: «Возраст — лет двадцать семь, рост метр восемьдесят, плечи широкие, ключицы и ребра сильно выступают — крайне истощен. Волосы — темно-каштановые, вьющиеся. Рубахи нет, одет в синие поношенные брюки из домотканой холстины. Смерть наступила от множества ран: выколоты глаза, большая рана в области сердца, вырезана на груди пятиконечная звезда, а со спины двумя полосами от плеч до пояса содрана кожа».