Штрафной батальон

Сравнение это пришло экспромтом и самого Павла удивило такой образностью. Суркевича оно тоже поразило. Почти разочаровавшись в Павле, он вновь взглянул на него с возрастающим интересом и любопытством.

– Ну, а самого себя ты, Колычев, к какому виду животных причисляешь?

Павел не нашелся что ответить. И не потому, что не хотел, а потому, что вопрос ротного на этот раз поставил его в тупик. А в самом деле, интересно, кем он тому же Суркевичу представляется или ему подобным? С прошлым более-менее благополучно: кадровый командир, или офицер, как сейчас именовать стали. А в настоящем и будущем? Преступник, убереженный от тюрьмы счастливым жребием? Командование батальона ему доверие оказало, а он и его не оправдал. Может, потому и ушел Тихарь из-под носа, что комвзвода у него был лопух?! Имеет право ротный так о нем думать? Вполне. И сам бы он на месте Суркевича засомневался: а пойдут ли за таким растяпой в атаку штрафники или поднять их за собой ему тоже не по силам окажется?

Суркевич, кажется, понял причину его колебаний. Сделал вид, что и не надеялся получить ответ, вроде и необязателен он совсем, поскольку спрошено в шутку. Поспешил воспользоваться возникшей паузой как предлогом, чтобы прекратить тяготивший обоих разговор. Поднявшись, сухо приказал:

– Пошлите кого-нибудь за другими командирами взводов. Разговор у меня ко всем есть.

* * *

Командиры взводов явились по вызову одновременно. Избегая быть подслушанным, Суркевич предложил пройти на улицу. Расположились на краю садового участка под безлистой, чудом уцелевшей яблоней. Усадив взводных на землю, Суркевич некоторое время сосредоточенно прохаживался взад-вперед, заложив руки за спину.

Быстро темнело. Плотные текучие сумерки на глазах скрадывали округу. Ротный откашлялся.

– С минуты на минуту может поступить боевой приказ, и батальон выступит на передовую. Хочу, чтобы между нами не осталось неясностей. Боевая задача должна быть выполнена любой ценой. Другого исхода для штрафников не существует. Вам это известно. Соответственно определяется и мера ответственности. Отвечать за последствия в первую голову нам – мне и вам. Трудно допустить поэтому, что наши желания и стремления не совпадают. Не сомневаюсь, что знаете это не хуже меня. И говорю так не потому, что питаю страсть к нравоучениям или подозреваю вас в недооценке серьезности положения. Нет. Но в роте налицо тревожные признаки. Командование батальона обеспокоено случаем дезертирства во втором взводе. Мне предписано принять все меры, исключающие подобные проявления, обеспечить высокую готовность штрафников к выполнению боевого приказа.

Павел покосился влево, на Акимова и Курбатова, потом вправо, на Бадаева. Все трое внимательно следили за речью командира роты, но принимали ее по-разному. Горячий, экспансивный Курбатов, оскорбленный определением «штрафники», кривил рот. Акимов, вольно привалясь спиной к яблоне, по привычке потирал пальцем застарелый рубец на щеке, имел вид скорее отсутствующий. Коренастый Бадаев, опершись на правую руку, левой в задумчивости постукивал по носку сапога свернутой в трубочку и ставшей ненужной в темноте тетрадью. После перенесенной контузии он, не доверяя своей памяти, старательно заносил в нее все приказы и распоряжения ротного.

А мальчишески ломающийся голос Суркевича обретал суровость.

– Я требую ужесточить дисциплину. Никакого попустительства вредным настроениям, расхлябанности и нарушению порядка. Пресекать их в корне. В случае крайней необходимости не останавливаться перед применением личного оружия.

– Как оружие? Против своих? – вскинулся Бадаев.

– Что значит против своих? – сурово воззрился на него Суркевич. – Речь идет о тех, кто в боевой обстановке откажется выполнять распоряжения, проявит трусость или попытается бежать. Считать таких дезертирами и предателями, расстреливать на месте. Без жалости…

– Это приказ командования? – опережая Павла, сухо уточнил Курбатов.

– Пока неофициальный. Он вступит в действие с того момента, как батальон получит боевой приказ и станет считаться находящимся в боевой обстановке. Применение оружия включается в понятие «любой ценой». Лично я буду пользоваться этим правом, невзирая на личности.

Заключительные слова прозвучали предупреждением.

– А ведь это он в наш огород камушек запустил, насчет личностей-то, – призадумался Бадаев, когда четверо взводных возвращались в подразделения. – Птенец птенцом, а коготки кажет: смотрите, дескать, в случае чего не пожалею и вас.

Высказывание Бадаева не было откровением для остальных. Последняя реплика Суркевича нанесла чувствительный укол каждому.

– А ты думал, если взводный, то – цаца? – вспылил Курбатов. – Еще как шлепнет, за милую душу.