Штрафной удар сердца

Прокурор выдал санкцию на задержание Сомова, Агата объявила его в розыск, но сама выпала из следствия на три дня. Отец, как оказалось, не смог оправиться после операции и умер на руках у дочери за несколько минут. Агата занялась похоронами, а я – розысками Сомова. Без всякого удивления удалось выяснить, что еще в соплячьем возрасте хоккеист едва не сел за нанесение особо тяжких, и лишь вмешательство прежнего тренера, занимающего ныне высокий пост, спасло его от тюрьмы. Я нашел дело в архиве и пообщался с уже вышедшим на пенсию участковым, узнав массу интересных деталей. А затем сделал биллинг номера Сергея Вострикова. Учитывая, что команда «Стальных волков» вскоре должна была отправиться на сборы, мне показалось сомнительным, что Востриков не в курсе, где находится один из его бойцов. Телефон Сомова все так же мертво молчал, однако каждый день по вечерам Вострикову звонили с номера, не зарегистрированного в системе. Аноним болтал с тренером по пять-семь минут строго по вечерам, после чего Востриков пару раз срывался и ехал в спальный район, где торчал по часу, после чего возвращался. С этого же номера неизвестный звонил Алисе Серебряковой, с которой общался гораздо дольше. Это явно был Сомов. Где-то под вечер управляющая компания дома, где жила Серебрякова, повинуясь запросу Следственного комитета, выдала записи с камер. Чуть позже пришли записи и с камер у его дома. Отмотав на нужный день, я без всякого удивления увидел, как Сомов и Серебрякова входят в подъезд, а затем он уходит. Часы в углу записи показывали точное время. Я почувствовал, как во мне зашевелился червячок азарта. Я уже представил, как обрадую Агату.

Она вернулась на службу после вынужденных отгулов, почерневшая от горя, отощавшая, с впалыми щеками и глубокими тенями под глазами. Когда я ввалился в ее кабинет, она копалась в столе. Агата бросила на меня хмурый взгляд:

– Наверное, глупо спрашивать, есть ли у тебя открывашка?

Перед ней стояла баночка консервированных ананасов с отклеивающейся этикеткой на пузатом боку. Я вытащил складной нож и быстро вспорол банку. Агата вылила сироп в стакан, выпила залпом, а потом стала выуживать ананасные дольки ложечкой и есть с какой-то сиротской жадностью, почти не жуя. Учитывая, что она не любила сладкое, это было весьма странно.

– Что у нас? – спросила Агата. Я выложил ей все находки. Она долго вчитывалась в информацию, а затем, вздохнув, набрала номер неизвестного абонента. Звонок переключился на автоответчик, после чего Агата ровным тоном произнесла:

– Дмитрий Павлович, это следователь Лебедева. Давайте не будем усложнять ситуацию. Я предлагаю вам добровольно явиться в Следственный комитет для дачи показаний.

Положив телефон, Агата сложила руки на столе и уткнулась в них лбом. Я помолчал несколько минут, а потом тихо спросил:

– Хочешь поговорить?

– О чем? – пробулькала она, не поднимая головы.

– Не знаю. О чем хочешь. Об отце. Я тебе очень сочувствую. Может, будет легче, если ты выговоришься?

Она подняла голову рывком, и я увидел в ее глазах слезы. Но Агата помотала головой:

– Нет, я не хочу о нем говорить. Ни о похоронах, ни о том, как мне сейчас хреново, иначе я начну реветь и не остановлюсь никогда. Все эти дни я держалась исключительно потому, что отгоняла мысли о смерти. О ней ведь всерьез начинаешь думать, только когда это касается тебя напрямую. Остальное так, декорации. Пусть даже ты видишь покойников каждый день. Они все ненастоящие. А когда уходит твой близкий, любимый, вот тогда ты понимаешь: это дольше, чем навсегда, Стас. Только не надо меня утешать, иначе я совсем расклеюсь.

Я встал и запер дверь. Агата поглядела на меня с недоумением.

– Что ты делаешь? – прошептала она. Я подошел, рывком поднял ее со стула и прижал к себе. Она пискнула и попробовала отстраниться, но затем расслабилась. Ее щеки были солеными от слез, а губы тряслись. Стальная Агата оказалась вполне живой.

– Я все-таки попробую утешить, – шепнул я ей на ухо. – Уж как могу.

* * *

Кабинет Агаты для романтики не подходит совершенно, одни углы и твердые поверхности, но мы так вцепились друг в друга, что было все равно, и уже потом, когда страсти улеглись, она, торопливо одеваясь, оглядела бардак, который мы устроили. Телефоны разрывались и у нее, и у меня. Странно, что во время этой вспышки страсти мы не слышали ни одного звонка, я уж точно. Заправляя блузку в юбку, Агата оглянулась на вновь зазвонивший служебный телефон, взяла трубку и сказала вполне будничным голосом:

– Лебедева. На месте. Пропускайте.

Я торопливо натянул штаны, когда она с легким удивлением сказала:

– Здесь Сомов. Приехал сам и жаждет встречи, хочет дать показания. Не уходи, послушаем, чего он нам тут напридумывает. И – спасибо.

Переход был настолько стремительным, что я глупо спросил:

– За что?

Агата поглядела на меня с прежним презрительным прищуром. Я спохватился до того, как она сказала: