Штрихи к портрету.Из писем Михаила Леоновича Гаспарова

“Дорогой Вадим Соломонович, спасибо за Ваше доброе письмо и, заранее, за едущие сюда стихи и прозу. Преклоняюсь перед Вашей трудоподъемностью и хорошо понимаю ее истоки — хоть я и на пять лет моложе, но живу с такими же чувствами. К счастью, сейчас я впал в рабочее состояние и за последние два месяца написал пять с половиной погонных листов; самыми интересными и самыми неудобочитаемыми были 100 заметок для “Мандельштамовской энциклопедии” с “описаниями” 100 малых стихотворений 1908–1913 (примерно по 1000 знаков) — конечно, память о программе Вашей давней тысячи у меня все время была в голове. Моя опись, по необходимости, по более скудному плану, но тоже больше всего напоминает медицинский диагноз или эпикриз. Остальное перечислять не хочется; следующим присестом должен писать во второй раз в жизни о Бахтине, хоть это для меня очень не своя тарелка. (Я знаю книгу, которая могла быть образцом для его поздних фантазий о мениппее: H. Reich, Der Mimus, 1903, критики о ней писали: автор предлагает нам альтернативную античную литературу со своим Шекспиром по имени Филистион. Бахтин эту книгу заведомо читал). Простите за отвлечение. Доброго здоровья Вам, насколько возможно, буду ждать Ваших поправок, а причастность к такому изданию для меня истинная честь[2]. Низкий поклон Эде Моисеевне. — Любящий Вас М.Г.”

* * *

В письме от 20 апреля 1994 г. Михаил Леонович оспорил мое понимание важного места в стихотворении Пастернака “Весеннею порою льда…”. В книге “Б. Пастернак — лирик: Основы поэтической системы” (Смоленск: Траст-Имаком, 1993) я высказал такое соображение: “Сейчас много пишут о катастрофических последствиях, к которым привела насильственная сплошная коллективизация на рубеже 20—30-х годов, о гибели миллионов крестьян, о голоде и разорении деревень. В заключительном стихотворении своей книги Пастернак впервые в советской поэзии сочувственно показывает трагедию народа, прямо говорит о том, что для него неприемлемо:

Струитесь, черные ручьи,
Родимые, струитесь.
Примите в заводи свои
Околицы строительств.

……………………………….

В краях заката стаял лед.
И по воде, оттаяв,
Гнездом сполоснутым плывет
Усадьба без хозяев” (с. 133).

Михаил Леонович интерпретировал эти строки Пастернака совсем иначе: “Знаете ли, я все же не согласен с тем, что “усадьба без хозяев” у Б<ориса> П<астернака> — это отклик на коллективизацию: мне кажется, что это метафора западной культуры (края заката?!), откуда душа уходит в край революционной воли. Но перепродумать всё стихотворение под Вашим углом зрения я еще не пробовал”. Интерпретация Михаила Леоновича мне показалась странной тогда и кажется странной теперь, тем более что аргументации в пользу своей точки зрения он не привел. Какое отношение слова об усадьбе без хозяев, которая плывет сполоснутым гнездом, имеют к Западной Европе рубежа 1920—1930-х годов? Тогда как применительно к советской действительности эти слова слишком понятны. Я бы с натяжкой отметил это место как один из многочисленных пастернаковских силлепсов (многозначных образов), которые дают возможность тексты Пастернака толковать по-разному.

* * *