Штурм

— Исправим, — сказал Сердюк и написал на донесении Наумова одно слово: «Оформить».

— Не все так быстро можно исправить, товарищ генерал. Я тоже высоко ценю Афонова как боевого офицера. Но есть у него нехорошая черта — выделять себя: то, что он делает, якобы, куда важнее сделанного другими, — и не говорите, пожалуйста, о прошлых боях, все значительное началось с появлением его. Но как не может быть счастья одного человека без участия других, так не может быть законченного общенародного дела без ранее сделанного.

— Уже философия…

— Следовало бы сказать и о том, товарищ генерал, что Афонов смотрит на войну узко — разгромить, уничтожить врага. Но ведь он советский полковник и должен видеть военно-политическое значение нашей борьбы. Об этом, разумеется, надо говорить с самим Афоновым.

— И тихонько поладите для пользы дела. Впереди — серьезные бои.

— Гарзавину надо убрать из дивизии, — твердо заявил Веденеев. — Простое решение вопроса.

— Простое, да не мудреное. Выгоним человека, он обидится. Мне перед ее отцом неудобно, — помялся Сердюк. — Я вас, товарищ Веденеев, очень понимаю. Семью потеряли, а тут…

— Моя боль при мне, товарищ генерал.

— Э нет, — посуровел Сердюк. — Вы противоречите себе. Сказали: военно-политическое значение… Сколько людей в немецкой неволе… Разве о них болеют душой одни родные и близкие? Всего нашего народа боль.

«Ты прав, конечно. Ты не генерал от инфантерии, а генерал от народа», — с удовлетворением подумал Веденеев и сказал:

— И все же Гарзавину надо отправить к отцу. Пусть она обижается на себя. Работает кое-как, не умеет укола сделать. Меня беспокоит то, что все это может кончиться плохо: Афонов добьется своего, вмешается Гарзавин…

— Да, да, — промолвил Сердюк и подвинул к себе лист бумаги.

Он написал в сануправление просьбу: отозвать лейтенанта медицинской службы Гарзавину Е. В. в свое распоряжение — это работник низкой квалификации и дисциплины. Он поставил в известность фронтовое медицинское начальство, что у вышеуказанного лейтенанта есть отец, генерал Гарзавин — командир танкового корпуса, входящего в состав фронта, и целесообразнее к нему направить дочь для прохождения дальнейшей службы.

— Точка! — сказал Сердюк и заклеил конверт.

Комдив посчитал более удобным послать эту бумагу не обычным путем, через штабы, а, во избежание лишних разговоров, отдать майору из политуправления, который привез в дивизию немца — напарника Майселю и сегодня должен возвратиться. Майор вручит письмо, кому оно адресовано.

6

Фронт лег громадной тяжелой подковой, охватив Кенигсберг. На юге шип ее вонзился в побережье залива Фришес-Хафф — здесь сосредоточивались главные силы Одиннадцатой гвардейской армии. Восточнее города, от реки Прегель и дальше, по изгибу расположились войска Пятидесятой армии. На севере мощный шип этой подковы составляла ударная группировка Сорок третьей армии, справа к ней примыкала Тридцать девятая армия, которая вместе с Пятой была нацелена против немецкой оперативной группы «Земланд».

Южнее Кенигсберга местами еще шли бои с противником, прижатым к заливу.

Генерал Гарзавин с утра и до позднего вечера носился на «виллисе» из бригады в бригаду, и всюду, за ним следовала автомашина с будкой, над которой раскачивался прут антенны с ершистыми усами на конце. В машине у аппарата сидела радистка. Гарзавин всегда называл ее просто Ниной, а она его при людях — «товарищ генерал», наедине по имени и отчеству.

Вернувшись к себе, Гарзавин увидел дочь. Это удивило его.

— Ты не ожидал меня? — сказала Леночка, поднявшись с дивана.

— Да. В такое время…

— А я насовсем приехала.

Это его не обрадовало.

— Почему? Разве там стало плохо?

— С отцом лучше. Я тебе, папка, завтра все расскажу. Устала за дорогу — на попутных пришлось.

— Надеюсь, с Сердюком рассталась по-хорошему?

— Не удалось поговорить. Он все время занят, — неопределенно ответила Леночка и зевнула. — Спать хочу.

— Поужинаем сначала.

Отец вызвал ординарца, сказал насчет ужина, умылся и сел за стол. Леночка смотрела на него и думала:

«Какой он у меня статный, представительный! И красивый. Я в него выдалась. Мать тоже была красивой и вдруг как-то сразу постарела и подурнела».

— О чем грустишь? — спросил отец.

— Мать вспомнила.

— Да-а… — протянул он и замолчал.

— Прошлое вспомнилось, — добавила Леночка.

Когда-то, еще задолго до войны, они жили в Ленинграде все вместе: отец, мать и Леночка. Еще была бабушка, мать отца, она жила отдельно. Отец носил военную форму. Он уехал в Москву учиться в академию, сначала наведывался домой часто, потом реже и реже. Бабушка, приходя, упрекала маму за то, что у нее есть «друг». Это было мамино слово. Мама была тоже очень красивой, всегда нарядной. Леночка восхищалась ею и думала, что друг — это очень хорошо. Однажды отец приехал суровый, неразговорчивый. Тогда Леночка услышала слово «развелись» и подумала: это относится к ней, потому что бабушка забрала ее к себе, а отец уехал служить в армию.