Штурм

Медики принялись за работу. Бойцы входили, ставили в угол оружие, стягивали гимнастерки, звеня медалями. Многие раньше были ранены, на теле краснели рубцы. Против раны укол — комариный укус. И все же иные кряхтели, морщились, одеваясь, и охали. Нарочно, разумеется. Некоторые посмеивались:

— Кольни еще, не учуял.

— Только пощекотала…

Все это потому, что уколы делали девчата. Кому выпадало подставить спину под руку Леночки Гарзавиной, тот чувствовал себя даже счастливым. Красивая чертовка! Таким «счастливцем» оказался и Щуров.

— Вот этот самый, — сказал полковой врач.

Щуров стоял набычившись. Леночка вонзила мглу, вдавила поршень до конца, потянула шприц. И — вот неприятность! Игла сломалась и осталась в теле. Гарзавина старалась ухватить кончик иглы ноготками, не смогла и пошла к врачу за щипцами. Щуров догадался, что произошло, закинул длинную ручищу за плечо, нащупал место укола, обхватил пальцами, давнул. Обломок иглы вылез, как заноза.

— Не умеешь, — сказал Щуров.

— Толстокожий, — оправдывалась Леночка. — Удивительно!ꓺ Повернитесь, я смажу спиртом.

— Спирт я лучше выпью, — пробурчал Щуров. — Давай- ка и я тебя уколю, —и резким движением он бросил обломок иглы.

Гарзавина оторопела. Рядом находились майор Наумов, лейтенант Колчин, коллеги. Наблюдая за ней, Колчин подумал, что Гарзавину смутило так сильно не присутствие офицеров и врачей, которые оказались свидетелями ее неловкости и довольно неумелой работы. Никто не будет выговаривать ей за оплошность с уколом. Вероятно, она привыкла к тому, что ей многое прощается. Гарзавина растерялась от слов младшего сержанта, сказавшего: «Я тебя уколю».

Она стояла бледная, готовая вот-вот расплакаться, но вдруг вся переменилась, вспыхнула, топнула ногой.

— Хулиган! Как смеешь?ꓺ

— Неумеха, — брякнул младший сержант и нагнулся за своей одеждой.

— Щуров, не надо грубить, — сказал комбат. — Нехорошо ведете себя.

— Не умеет, пусть не берется, — ворчал Щуров. — Я должен вытаскивать за нее иглы?

— А ну тебя, чухна! Одевайся, идем, — позвал кто-то из бойцов у двери.

— Кто вякнул: чухна? А ну повтори, а то… — Щуров поднял сжатый кулак. — Я ленинградский, а не чухна.

— Хулиган! — крикнула Леночка с возмущением.

По ступенькам в блиндаж спустился полковник Афонов. Он слышал громкий голос Гарзавиной, оглядел всех, не отвечая на приветствия.

— Что тут происходит?

Комбат ждал, когда бойцы выйдут, чтобы без них объяснить полковнику. Щуров, натягивая гимнастерку, недобро посмотрел на Гарзавину, потом на бойцов, столпившихся у входа, отыскивая взглядом того, кто оскорбил его. Такой не мог быть из своей роты: Щурова знали и побаивались.

— Выходите, выходите, — поторапливал комбат, но Щуров не спешил: надев шинель, старательно затягивал ремень.

— Щуров черту брат, — тихо ворчал он.

Афонов попросил медиков перейти в другой блиндаж и сказал Наумову:

— Завтра на рассвете соседний батальон проводит разведку боем. Надо еще раз уточнить огневые точки врага, форсируем канал, захватим плацдарм, улучшим исходные позиции. Комдив поручил руководить боем мне. Давайте вашу карту! Сюда, — показал Афонов, — выдвиньте взвод, два ручных пулемета. При продвижении батальона ручники и автоматчики пусть не сидят на месте, а прикрывают фланг. Предварительно — вот их следующие позиции. Отсечный огонь ваших минометов — сюда… Ясно?

— Ясно, товарищ полковник. Буду ждать вашей команды.

— Этот Щуров — ручной пулеметчик?

— Да. Отличный пулеметчик.

— Пошлите его со взводом.

— Товарищ полковник, но после укола… — возразил Наумов.

— Ерунда. Что для такого здоровяка укол! На войне этакие нежности. Бросьте, майор! И дисциплина у вас хромает. Учтите!

«Неужели из-за девчонки прицепился? Нехорошо», — подумал комбат.

Он прибыл в новую для себя дивизию после краткосрочных курсов, в январе, незадолго до наступления, принял батальон. Однажды пришли медики — для профилактического осмотра бойцов, их вот так же, группами, приводили в блиндаж комбата. Осмотр затянулся до глубокой ночи. Медики ушли, а Гарзавина осталась. Наумов ничуть не обрадовался этому. Он еще мало знал людей в полку и дивизии и опасался неприятностей. Может, Гарзавина просто храбрилась, решив ночевать вблизи переднего края; может, заинтересовалась новым офицером, тактичным и немного замкнутым? В блиндаже всю ночь находились замполит комбата, начальник штаба батальона, телефонисты, и ничего предосудительного не могло произойти, да Наумов и не помышлял об этом.

Дошло до Афонова, что «Гарзавина провела ночь в блиндаже комбата Наумова», полковник сделал определенный вывод — это Наумов почувствовал. И сегодня Афонов прицепился.

«Да нет же, неправильно я думаю об Афонове, — упрекнул себя Наумов. — Полковник известен как человек твердого, открытого характера. Он поставил ясную боевую задачу. Замечания о дисциплине справедливы. На что тут обижаться? Мне самому неприятно мелочное чувство обиды, и хорошо хоть то, что я не отвык еще замечать в себе и осуждать это…»

— Будет выполнено, товарищ полковник, — сказал Наумов.