Штурм

Эта новость так поразила обер-лейтенанта, что он долго не мог слова вымолвить, растерялся, несмотря на обычную свою выдержку и, судя по наградам, смелость. Будто он появился в Кенигсберге не квартирьером от своего батальона и полка, не по службе, а ради личного письма своего командира с какой-то просьбой к генералу — личной или касающейся полка, но теперь это письмо теряло свое значение, поскольку весь корпусной штаб передислоцируется. «Карьерист, должно быть, этот обер-лейтенант, — подумал Хён, — несомненно карьерист и подхалим: услужливость превыше службы».

— Куда переезжает штаб корпуса? — спросил Майсель, тяжело приподняв длинную голову.

— На запад, в оперативную группу «Земланд» или совсем из Восточной Пруссии, точно не знаю. Да бросьте вы расстраиваться из-за этого письма!

— Какое там к черту письмо! — вспылил вдруг обер-лентенант. — Я с болью думаю о Кенигсберге. Что же выходит? Мы ослабляем оборону города.

— По-моему, ничуть, — сказал гауптман. — Зачем здесь два крупных штаба? Все войска будут подчинены непосредственно коменданту крепости генералу от инфантерии Дату. Одно командование — больше порядка.

— Пожалуй, это верно. И мне меньше забот.

— И не будем терзать мозги, не нашего ума дело — почему да как? Сегодня совещание офицеров Кенигсбергского гарнизона. Приглашают всех офицеров, от командира батальона и выше. Там объяснят.

— Значит, мне надо быть, — оживился обер-лейтенант. — Я исполняю обязанности командира батальона вместо заболевшего майора Веннера и представляю здесь боевой офицерский состав своего полка. Но как с пропуском?

— Это трудно. Вас не может быть в списке.

— Есть знакомый майор, — напомнил Майсель Хёну. — Знаете что, господин гауптман, мне думается и не без основания: в предстоящем сражении нам стоять плечом к плечу, наши батальоны будут рядом. Фронтовая дружба — великое дело, ее надо закрепить. Унтер-офицер! — подозвал Майсель Штейнера с термосом, и гауптман радостно крякнул.

Все школы и многие другие здания были превращены в лазареты, оттуда выходили калеки, их не обещали эвакуировать — армия рассчиталась с ними, для гитлеровских властей они были обузой. Сколько их бродило по улицам Кенигсберга в поисках знакомых или просто угла, где бы можно приютиться. Бухольцем никто не заинтересовался: безрукий даже в фольксштурм не годен.

Поглядывая на номера домов, Томас отыскал нужный, поднялся на второй этаж. После звонка дверь открылась. Мужчина в домашнем халате отступил в изумлении на шаг и остановился. Гость вошел, захлопнув дверь.

— Томас, неужели это ты?! — воскликнул хозяин.

— Густав!ꓺ

Братья обнялись. Томас мог сделать это лишь одной рукой.

Они были похожи, оба черноволосые, сухощавые, но Густав старше лет на шесть-семь.

— Каким образом оказался здесь? — таков был первый вопрос, и он означал, что старший брат больше удивлен и озадачен, нежели обрадован.

— А где Гита, где маленький Эрнст? — не отвечая, Томас оглядывал квартиру.

— Нет Гиты, — упавшим голосом сообщил Густав. — Погибла. В прошлом году. При налете английских бомбардировщиков. Я не мог написать тебе. Из воинской части ответили, что ты пропал без вести. А Эрнст… Он уже не маленький. По военному времени. Исполнилось шестнадцать, и его зачислили в фольксштурм. Но скажи, как ты пробрался сюда?

— Тебе сейчас на работу? — опять не ответил Томас, — Ты — на прежнем месте?

— Только что пришел с завода. Работал ночью. Днем — шеф с моим помощником. Вот — собрался позавтракать, — показал Густав на скудный стол. — Присаживайся. Есть бутерброды с овощной икрой, кофе. Давай помогу снять шинель. Рука — совсем, по плечо… Да-а. И все же это лучше, чем… Садись, ешь и рассказывай.

— Прежде я должен кое о чем спросить тебя, Густав, — Томас взял с тарелки тоненький ломтик хлеба, намазанный баклажанно-капустной кашицей. — Ты, конечно, в партии?

— Конечно. Иначе я не был бы главным инженером крупного завода.

— Крупного подземного завода боеприпасов? — хотел Томас узнать поточнее.

— Не только боеприпасов. Мы вырабатываем особые взрыватели. Но зачем ты сразу о таких делах?

— Не удивляйся, — сказал Томас. — Видишь ли, фронтовики стали очень любопытны, они хотят знать все, что происходит на родине, говорят друг с другом напрямик, если хорошо знакомы. Поэтому не удивляйся. Мы братья, и откровенности должно быть больше. Сколько рабочих на вашем заводе?

— Около пяти тысяч.

— Все немцы?

— Нет. Есть французы, поляки. Даже русские, но не из военнопленных.

— И завод не пострадал при налетах английской авиации? Хотя он ведь под землей.

— Не в этом дело. На территорию нашего завода не упала ни одна бомба.

— Вон что! Какие же объекты они бомбили? Я вижу: город порядком разрушен, — кивнул Томас на окно. — Это не от русских снарядов и бомб: развалины старые. У англичан была какая-то цель.

— Жилые кварталы, порт и гавани. Гита погибла, когда шла домой.

Братья помолчали. Потом Томас сказал:

— Порт и гавани — дальний прицел. Англия — морская держава.

— Да. И я понял: эти бомбежки мало помогли русским. Но рассказывай же о себе, — попросил Густав.

Томас медленно потянул кофе, отставил чашечку.