Штурм

— Но я не переходил линию фронта. У меня — документы. Вот маршбефель. — Томас показал удостоверение. — Здесь написано, что я возвращаюсь к месту постоянного жительства. Но не нашел там ни дома, ни семьи. И я поехал к своему брату в Кенигсберг. Есть отметка, когда я прибыл кораблем в Пиллау.

— Это совсем другое дело, — сказал Густав. — Значит, документы в полном порядке, — Теперь я усну спокойно. Главное — документы. И тебе надо отдохнуть.

— Нет, пожалуй. Я уже поспал. Достаточно. Мы пришли, еще двое, как я, инвалиды, из Пиллау и ночевали вместе. Условились обменяться письмами. Если бы я не нашел тебя, мне помогли бы. Напишу до востребования и отнесу на почтамт.

Пока Густав раздевался и разбирал постель, брат написал на листке бумаги несколько слов неровными буквами.

— И левой рукой неплохо получается, — он показал Густаву письмо.

Старшего интересовало, что написано.

«Дорогие друзья! Обо мне не беспокойтесь. Я нашел брата и надеюсь получить работу на пользу Германии».

Томас вышел на улицу. Страшные мысли мучили его. Все оказалось правдой. Руководители, тоже немцы, приготовили смерть тысячам сограждан. Чего хотят перед своей гибелью фюрер и его банда? Чтобы за поражения расплатился прежде сам народ.

Поймет ли Густав, каким должен быть настоящий немец? Очень мало времени осталось на то, чтобы объяснять, доказывать и — убедить.

От майора, Гауптмана и обер-лейтенанта попахивало коньяком. Они чеканили шаг и разговаривали, как давно знакомые фронтовики.

В дверях Королевского замка — давней резиденции прусских королей — часовой проверял пропуска. Офицеры вошли в вестибюль, где несколько солдат проворно принимали шинели и фуражки.

Зеркала как бы раздвигали стены. Широкая ковровая дорожка вела в зал, просторный и светлый. Там ряды кресел были уже наполовину заняты. У дальней стены — длинный стол, над ним огромный портрет фюрера и свисающее знамя с угловатой свастикой в белом круге.

— Я вынужден покинуть вас, — сказал майор, — Мой полковник требует, чтобы на совещаниях я всегда находился возле него.

Обер-лейтенант отозвался легким поклоном — пожалуйста, тут ничего не поделаешь. Гауптман, оставшись в проходе между креслами, оглядывал офицеров.

— Кажется, еще один знакомый, — хрипловато проговорил он. — Или ошибаюсь? Пойдем в тот ряд…

— Нет, благодарю. Я доволен нашим знакомством, — вежливо отказался обер-лейтенант.

— Клянусь честью, тот офицер из первой пехотной дивизии, а она, как и вся наша восемнадцатая армия, была под Ленинградом.

— Полковник — слишком высокий для меня чин, — сказал обер-лейтенант, — Идите к нему, я сяду вот здесь.

Майсель выбрал крайнее возле центрального прохода кресло поближе к столу. За пять минут до начала совещания появились генералы. Один из них сел тоже в крайнее кресло, через ряд перед Майселем. Генерал ни разу не обернулся — лишь спина и затылок видны.

Рядом с Майселем оказался майор в чистеньком мундире — штабной офицер, должно быть.

— Мы, офицеры, пришедшие с переднего края, редко видим свое высокое начальство, — тихо сказал Майсель, повернувшись к соседу. — Позвольте спросить, кто этот господин генерал?

— Командир корпуса, генерал Вартман. Надо знать, — недовольно проронил майор.

— Благодарю вас. Теперь буду знать.

В правой руке генерала была газета. Он, не читая, держал ее свернутой, потом раскрыл, взял небольшую бумажку, возможно, приготовленное выступление, посмотрел, завернул в газету. Малозначащая бумажка, поскольку генерал обращается с ней так небрежно.

Ровно в пятнадцать часов открылась боковая дверь, появились гаулейтер Кох и генерал Лаш. Встав за столом, они выбросили руки в нацистском приветствии, и Кох прокричал обычное: «Хайль Гитлер!» Все поднялись с тем же возгласом. Майсель крикнул не тише и не громче других.

Грузный пожилой человек с усиками, как у Гитлера, с залысинами на висках, в эсэсовском мундире с алыми отворотами — вот он, Эрих Кох, когда-то безвестный простой железнодорожник, а при Гитлере один из богатейших немцев — промышленник и помещик, — бывший «удельный князь» Польши и кандидат на должность имперского уполномоченного в Москве, но не ездивший дальше украинского города Ровно, бывший рейхскомиссар Украины. Рядом с толстым, важным Кохом Лаш, низкорослый, с выдвинутым острым подбородком, казался человеком незначительным.

Комендант гарнизона выступил первым. Майсель, наблюдая за сидящим впереди генералом, слушал плохо и все же не пропустил мимо ушей заверения Лаша:

— Будем сражаться до последнего солдата, не жалея собственной жизни.

Выступили еще один генерал и два полковника. Когда заговорил Кох, стало ясно, что выступлений больше не запланировано.