Штурм

— Прощайте, товарищ лейтенант! Прощай, Юрий… — и замолчал: он не знал отчества Колчина — в армии не называют по имени и отчеству того, кто старше званием, а Шабунин был дисциплинированным солдатом.

Позади словно стекло треснуло. Колчин резко качнулся вперед и уперся руками в стену, в свою тень.

«Только тень осталась, а меня уже нет… Но если я вижу ее, значит…»

Он не упал совсем, не был убит и даже не ранен. Промахнулся Майсель! Или намеренно. Что это?ꓺ Пуля не ударилась о стену.

Гауптман рассмеялся с клокотанием в горле.

— О, да этот большевистский офицер — трус! Падает от одного звука. Обер-лейтенант Майсель, была небольшая проверка. Я дал вам пистолет, заряженный холостым патроном. Все в порядке, не огорчайтесь. Теперь смотрите — я вставляю обойму с двумя боевыми патронами, этого вполне достаточно. Ха-ха! Советский офицер оказался просто трусом. А еще предлагал нам капитулировать. Это не комиссар. Что вы скажете о нем, Майсель?

— Это — политический офицер. Из политотдела дивизии.

— Комиссар все же. Но очень молод. Таких я не встречал, а видал многих…

У Колчина вспыхнула злоба на себя за допущенное малодушие. Он обернулся. Прямо в глаза бил сноп света. Колчин не видел своих палачей, лишь по голосу догадывался, где они, и крикнул не по-немецки, а по-русски:

— Ты, зверюга, сволочь последняя, и не увидишь трусов среди коммунистов. А вот когда тебя поставят к стенке, держись за штаны!

— Отличные зубы! Дорогие зубы… — издевался Гауптман.

Несколько снарядов разорвалось перед воротами форта. Наши это снаряды или немецкие — неважно. Что-то изменилось вокруг форта. Вылазка гарнизона задерживалась — команды не слышно, голоса солдат замерли.

Какие-то секунды осталось жить Колчину, и именно в эти последние секунды ему подумалось, что надо надеяться. Так легче, и больше ничего не оставалось, сам он бессилен, но надо надеяться, только не на милость гауптмана и разум Майселя. Сию секунду густо ударят мины и снаряды… Ворвутся в форт бойцы Наумова…

Шерц байзайтэ!^{3}

Это сказал Майсель и сказал твердо. Он решил действовать. Но почему-то медлил.

«Надо надеяться. Даже когда упаду…» — Колчин стоял вполоборота. В свет фонарика врезалась большая яркая искра. Выстрел, через мгновение — другой. Потом дикий рев.

Луч фонарика оторвался от Колчина, взметнулся вверх, широко описал бледную синевато-белую радугу, уперся в противоположную стену и, скользя по земле, загаженной и забросанной обрывками бумаг, осветил то место, где были Майсель и гауптман. Оба лежали на земле — Майсель неподвижно, на виске чернела рана, и рядом валялся парабеллум, гауптман корчился и орал, смертельно раненный в живот.

Немец с автоматом и фонариком в руке не собирался стрелять в русских — на все должен быть приказ. Колчин и Шабунин стояли обнявшись.

На выстрелы и крик прибежал комендант форта с солдатами.

— Что здесь происходит? — громко спросил майор.

Солдат с фонариком осветил ему Майселя, гауптмана, русских парламентеров и доложил. Комендант долго вслушивался в перестрелку, затем отдал несколько приказаний, смысл которых не доходил до Колчина.

Орущего гауптмана подняли солдаты и унесли. Колчин и Шабунин, едва передвигая ноги, приблизились к лежавшему Майселю и сняли шапки.

20

Из Пиллау гаулейтер поспешил к Гросс Хольштейну, где было намечено нанести главный удар по русским войскам, образовавшим фронт на полуострове, и прорваться навстречу гарнизону Кенигсберга.

Пока артиллерия вела артподготовку, танки выдвигались на исходные позиции. В окружении генералов и старших офицеров Кох наблюдал за сосредоточением пятой танковой дивизии. Гудели моторы, раздавался скрежет гусениц, иногда близко выплывали угловатые черные машины. Они выстраивались в две колонны и между ними занимали место бронетранспортеры с пехотой. Кох видел здесь обычную для немецкой армии организованность, четкое управление и совсем утвердился в мысли, что он поступил правильно, прибыв сюда: гарнизон Кенигсберга мало боеспособен и ничего существенного не добьется; все решит вот этот удар группы «Земланд».

Сосредоточение танков проводилось в полной темноте, со всеми мерами маскировки. Все шло по плану. Но с началом артподготовки русские усилили воздушную разведку. Одна из эскадрилий штурмовиков по каким-то признакам угадала, что тут затаились танки, и на бреющем полете атаковала их. Несколько машин загорелось. Русские не замедлили вызвать подмогу. Появились пикирующие бомбардировщики.

Огня на земле стало больше. Из черноты неба выныривали на свет голубоватые машины с алеющими звездами, обрушивали грохот взрывов, а огненные хвосты реактивных снарядов проносились почти горизонтально над дорогой, и там, где снаряды ударялись о бронированную цель, зажигался еще один костер. Зенитные пулеметы на бронетранспортерах открыли огонь по самолетам и обнаружили себя. Пехотинцы спрыгивали на землю, разбегались по лесу. Большой массив леса впереди, который предстояло танкам и пехоте преодолеть и затем уж ринуться в атаку, оказался под густым обстрелом тяжелой русской артиллерии.