Штурм Грозного. Анатомия истории терцев

…Не ушло ничего, все вернулось сюда в жаркую тесноту кровати, и оказалось, что его губы и руки ничего не забыли, что они помнят все: и ее тело гибкое и сильное, по-мужски широкое в плечах, но становившееся от его прикосновений мягким, податливым, нежным. И ее грудь – небольшую упругую, с коричневыми сосками. Боже, как он любил целовать ее, было ведь это, было, и одновременно он вроде бы узнавал ее заново – незнакомую, манящую, пьянящую, и это воспоминание сливалось с этим узнаванием во что-то новое, прекрасное…

Когда он вошел в нее, она на мгновенье упруго и жарко сжалась там внутри, словно не хотела, словно пыталась остановить, а потом нежно расслабилась с тихим стоном, и он провалился куда-то, где не было ничего, только она, и это было прекрасно.

– А я, Степа, иногда думала: пошлют вас на войну, а там и убить могут?

– Да едва ли, – сказал он отрешенно, – но могло и так быть. А вообще, о чем мы сейчас говорим. Мы ведь рядом, вместе, слава Богу!

А смерти, говорят, вообще нет в природе, разве ты забыла – пока мы живем, бессмертны, а когда умрем, то не узнаем про это, и я пока жив, чувствуешь?

– Да, ты жив, я чувствую, еще как жив, да, да, да-а-а!

Какое-то время они находились в приятной дреме, а потом забылись во сне. Степану приснился сенокос. Он идет по Тереку, высматривая свою Марфушку. Вот она бежит навстречу: «Степа!» Они садятся на берегу. Легко, вольно вокруг, повядшая за день трава пахнет, томит.

– Степа, Степа! Ты когда приехал? – спрашивает она, обнимая его за плечи, и отступает.

А ему уже представляется последний налет абреков. Перебитые постромки телег, кругом шум, гвалт, ржанье лошадей. Горстка гребенцов, окружив царского посланника со свитой, яростно отбивалась от супостатов.

– Руби влево, – кричит он одним казакам, – окружай, – кричит другим. Он представил бегущих в разные стороны черкесов, сердце его запрыгало, задохнулось, словно кто-то сапогом наступил на грудь. Он вскинулся и проснулся. Вышел на улицу. Опершись на плетень, он смотрел в расширявшееся пространство неба и так же, как во время сна, испытал предчувствие какого-то счастливого исхода. Это предчувствие его пугало и настораживало – что ему ждать?

Утром за ним прибыл вестовой:

– Вызывают в правление, – передал он. – Завтра выступаем.

Атаман войска, представив его Звенигородскому, сообщил:

– Степан Гладков, назначен старшим конвоя, и отныне вся охрана в пути будет подчиняться только ему.

– Степан, пойдете на Гилянь. Ты эту дорогу знаешь. Думаю, что справишься.

– Подчиняться будешь лично князю – Андрею Ивановичу Звенигородскому, – подчеркнул он. И когда тот пригласил его позавтракать, он уже не удивился, с чего бы? «Приятно, но и ответственно», – думал он. И чувство это вскоре окрепло, и час от часу в нем нарастала уверенность, что он с этой задачей непременно справится.

Глава IX Посольство в Персию

В назначенное время русское посольство во главе с князем Звенигородским, переправившись через Сунжу, тронулось в путь.

Стояла хорошая погода. После холодной весны с ледяными ветрами, дувшими с Каспия, настали теплые, солнечные дни. По ущелью, в которое они въехали через несколько дней, слева и справа поднимались утесы. Внизу сдавленная скалами билась Яман-Су, ворочая валуны и взметая белые пенящиеся брызги.

Казачий авангард вел посольский отряд по-над рекой, то теряя, то снова находя горную дорогу. Грохот заполнял ущелье. Узкая дорога, похожая более на вьючную тропу, шла над бездной, то обрываясь, то снова извиваясь по карнизу скал. За поворотом дорогу перегородил огромный, нависший над бездной утес.

«Здесь проходит только друг», – затейливой арабской вязью было написано на нем. Колонна еще медленно потянулась вверх, но вскоре спустилась в долину. В низинах, как и в горах, еще лежал кое-где снег, но ядреный воздух, в котором, чертя крылами зигзаги, носились ласточки, говорил о том, что лето пришло и в Дагестан.

С каждым утром солнце вставало горячее, чем вчера.

В Гилянь, уже подвластную главному шаху, изгнавшему оттуда царя Ахмата, князь Звенигородский въехал ранним теплым утром. Везде были тишина и порядок, подчеркивающие неусыпную деятельность государственной власти. Владетели честили посла как вестника Федоровой дружбы к шаху. Но простые люди, встречающиеся на пути, были в унынии.

– Мы мирные люди, – говорили они. – Но наши ханы не хотят и дня прожить без войны. А тут еще турки покоя не дают, как жить?

Они обступили возок князя, и каждый желал что-то сказать. Один, приблизившись наиболее близко, сказал:

– Мы знаем, вы едете к шаху. Народ слышал, что русский царь послал вас к Аббасу. Защитите нас, возьмите под свою защиту. А он и так уже разорил нас.

– Вот бы послушал Борис Годунов эти просьбы, – озабоченно сказал князь, когда ему перевели эти слова.

А шум вокруг все усиливался.

– Смотрите, вон по склонам зеленеют виноградники, вон наши стада пасутся у речки, – говорил все тот же перс, показывая рукой, – но все это в любое время может быть опустошено и выжжено. Защитите нас!

Но выслушивать времени не было, и посольство тронулось.