Штурман

Товарищ Алеянц же лучше владела собой и, если не считать мгновенно преобразившейся осанки и широко открытых глаз, ничем себя не выдала. Она замерла на пороге кухни и смотрела на меня так, как будто впервые увидела привидение, про которое ей много рассказывали. Ее полная грудь вздымалась, словно после пробежки, а по розовой коже лица пошли белые пятна, выказывая волнение. Через несколько секунд молчания она закусила губу и сложила руки на груди, постепенно приходя в себя. Должно быть, она ожидала встретить меня здесь еще меньше, чем я – ее.

От Киры Прокловны не укрылись наши с Аглаей эмоции, но она, должно быть, объяснила их себе по-своему, потому что широко заулыбалась и, непристойно хихикнув, вновь отвернулась к печи, давая нам возможность рассмотреть друг друга повнимательней.

Что до меня, то я, часто вспоминая эту женщину, давно выработал иммунитет к ее красоте, и был занят сейчас поиском гораздо больше интересовавшей меня детали, без которой не представлял себе товарища Алеянц, а именно – браунинга. Несомненно, она сейчас выхватит его из-под мышки и все начнется сначала…

Вместо этого Аглая, проявляя чудеса снисходительности, села на скамейку по другую сторону стола и, чуть ухмыльнувшись, изрекла:

– Ну, что ж, будем знакомы. Я – Аглая, как Вам, должно быть, уже известно. Не соизволите ли вы сообщить мне Ваше имя?

Я решил не обижаться на язвительный тон, которым она начала разговор, приписав его тому, что дамочка просто не оправилась еще от потрясения, увидев меня здесь.

– Как! Разве ж Ваша матушка не соблаговолила поставить Вас в известность? – поддержал я игру. – Очень странно, зная… скрупулезность Киры Прокловны!

– Дотошность, Вы хотите сказать?

– Но-но, поосторожнее! – донеслось из печного кута. – Я еще не померла и не оглохла!

– Ах, мамочка, не обращай внимания! – тут же отреагировала Алеянц. – Все дети подтрунивают над родителями, разве не так?

Кира Прокловна запустила в наглую дочь полотенцем, которым вытирала какую-то миску, Аглая притворно охнула и, вскочив, порывисто обняла старушку. Рядом с высокой статной дочерью та казалась тряпичной куклой с ярмарки – в отличие от мужа, хозяйка выглядела, пожалуй, даже несколько старше своих лет.

– Пусти, пусти, баловница! – приговаривала она, не спеша, тем не менее, освободиться из дочерниных объятий. – Ну, что тебе за веселье, придумала!

– Ой, мамка, соскучилась-то я как! Век бы от тебя не отходила!

– Поди прочь!

Кира Прокловна, шлепнув подхолюзницу по облаченному в широкую деревенскую юбку заду, вышла за чем-то в клеть.

После того, как дверь за ней закрылась, Аглая вернулась на свое место за столом и посмотрела на меня без прежней игривости, скорее задумчиво. Ее большие серые глаза с длинными ресницами изучали меня так, как изучают засохшую тушку какого-нибудь пресмыкающегося в музее или заспиртованного уродца в кунсткамере – с интересом, но без участия. Я решил не нарушать молчания, ибо мне нечего было сказать. Мало того, я все еще чувствовал себя жертвой, а в этой холодной, успешной, по здешним понятиям, женщине видел охотницу, от которой ничего, кроме злых нападок и неприятностей, ждать не приходилось. Не она ли держала меня под дулом пистолета и без всякого сочувствия отдала на растерзание советской милиции, в застенках которой, как она знала, у меня не было шансов? Не она ли, напрочь забыв о моем существовании, приехала развлекаться к своим родителям а, увидев меня, позволяет себе язвить и издеваться надо мной?

– Конечно, я знаю, как Вас звать. Не уверена, что Вас утешит то, что я сейчас скажу, но, поверьте, все это время я сожалела, что не спросила Вашего имени еще там, в городе, когда… Ну, в общем, Вы понимаете.

– Натурально, я понимаю! – не оставил я насмешливого тона. – Поверьте уж и Вы мне, что за прошедшее время я неоднократно возвращался к Вам мыслями! Боюсь только, что с любопытством мои эмоции не имели ничего общего. Мною руководило другое чувство.

– Ненависть? Презрение?

– Мягко сказано, товарищ Алеянц! К сожалению, мое христианское воспитание довольно слабо, и по части прощения врагам своим я, боюсь, не на высоте.

– Товарка.

– Что? – не понял я.

– Товарка, я говорю. Это форма женского рода от слова «товарищ», которым Вы изволили сейчас меня именовать. И, даже если малограмотные милиционеры называли меня так в Вашем присутствии, это не повод, чтобы повторять глупости. Кстати, товарищ Алеянц – мой супруг, поэтому давайте не будем вносить путаницу в терминологию!

Я зло рассмеялся. Эта расфуфыренная номенклатурная подстилка будет учить меня грамматике! Что-то не больно она вдавалась в филологические дискуссии, когда я едва не обгадился под стволом ее вонючего браунинга, подаренного, очевидно, ее преступнику-мужу за «подвиги» в коллективизации!