Штурман

Так началась моя жизнь под кровом Якова Угрюмова. Проснувшись на следующее утро ни свет ни заря, я был скупо представлен Кире Прокловне – хозяйке дома, вставшей еще раньше, и получил от нее доскональные, хотя и ненавязчивые инструкции и разъяснения на тему порядка, расписания и правил вежливости, принятых в семье, частью которой мне, к ее бесталанно замаскированному неудовольствию, временно предстояло стать. Семья эта, правда, теперь состояла лишь из двух человек – Якова и самой Киры Прокловны, так как все три дочери хозяев, достигнув биологического и душевного расцвета, покинули родные пенаты, устремившись за лучшей жизнью в «беспутный хаос этих диких городов», как выразилась Кира, сетуя на своих непутевых отпочковавшихся девочек. Именно от них-то и происходили те немногочисленные поздравительные открытки, которыми хозяйка украсила стену в избе, и, конечно же, с ними связывала она отраду в старости, на которую надеялась. Мне, правда, показалось, что в словах Киры Прокловны было больше самоутешения, нежели уверенности, но мать на то и мать, чтобы принимать за предсказание самые несбыточные свои сны и «проглядывать все глаза», сидя у окошка.

Старшая из дочерей – Глафира – много лет назад отбыла со своим мужемученым на «севера», где, по ее словам, ведет сказочную, полную впечатлений и новых открытий жизнь, настолько захватывающую, что на подробное письмо матери находит время не чаще раза в год, а о том, чтобы приехать повидаться да отца проведать и речи не ведет. Машка же – вторая дочь, будучи на четыре года моложе Глафиры, оказалась проворнее и отхватила себе не кого-нибудь, а инженера, да еще горного, из обрусевших немцев. Тот подвизался начальником одной из шахт предпринимателя Ашанина где-то на Урале, под Челябинском, и именно там повстречал юную сибирячку, занесенную туда неведомым вольным ветром и воспылавшую любовью к сумрачному трудолюбивому горняку. Через два месяца после женитьбы, в 1914-ом, немец, почуяв в горном воздухе холодок политической непогоды, поспешил убраться с семьею на историческую родину, где его знания очень пригодились. Кире же Прокловне пришлось смириться с тем, что ее свидание с дочерью откладывается до лучших времен, ежели таковые наступят. Царская власть не додумалась преследовать людей за положительный ответ на вопрос «Есть ли родственники за границей?», да и до самого вопроса этого не додумалась, поэтому Яков с Кирой продолжали жить в своей деревенской избе, а не последовали в кандалах за «сказочной, полной впечатлений» северной жизнью. Да что там говорить! Сама местность, где они жили, Сибирь да суровая тайга и без того всегда были излюбленным ссыльным местом, так какого же еще Севера вам надобно?

Была и еще одна дочка у хозяев, последыш, так сказать.

«Эта и вовсе отличилась, – махнула рукой Кира Прокловна, – выскочила за номенклатурного деятеля, который тут, в Николопетровке, целый год руками махал да про светлое будущее рассказывал. Злил, в общем, сельчан дальше некуда. Сам невысокий, плюгавенький, совсем сосунок с виду, но усищи уже отрастил да папаху не снимал даже летом, чтобы выше казаться. По деревне расхаживал, заложив большие пальцы рук за пояс, и ноги, облаченные в блестящие яловые сапоги со складками, чванливо вперед выкидывал, словно управляющий какой. Власть собою представлял. Это позже, в двадцать восьмом, всяких коллективизаторов понаехало, людей в колхоз сгонять. Резвились все… Ну, а зять наш будущий людей еще не трогал, просто ходил туда-сюда да байки рассказывал, на собраниях глотку драл. А народ-то у нас больше набожный, а после разорителя-Гудика и вовсе пришлым не доверяет, вот и пришлось нам тяжело с новой властью…»

К тому времени я уже был наслышан о самозваном проповеднике Илье Гудике, смущавшем здесь народ лет двадцать назад. Слышал и о смертельном пожаре в соседнем Улюке, и о том, как сгинул Илья, подавшись зачем-то на пожарище в двенадцатом году. Да и вдову его, сумасшедшую бабку Зинаиду, показывала мне Кира Прокловна издалека, когда та дом свой обходила да клюкой по стенам лупила почем зря. Довольно жалкое создание эта Зинаида, скажу я вам. Россказням о ночных шабашах на пожарище я не очень-то верил, хотя предпочитал не высовываться со своим мнением. Всякое бывает. В конце концов, кто бы поверил мне, вздумай я повествовать в деревне о своих приключениях? Тогда бы я, пожалуй, довольно скоро оказался в незабываемом учреждении почитательницы мочи Полины Владимировны, при одном воспоминании о которой у меня мороз идет по коже.

– Так как же замужество, Кира Прокловна? Неужто любовь у вашей дочери возникла к этому усачу?