'Штурмфогель' без свастики

Над "Штурмфегелем", по существу, работал один Вандлер. Вилли Мессершмитт давал лишь самые общие идеи. Их нельзя было недооценивать, но все же основные поиски лучших решений ложились на плечи профессора. Зандлер рассчитывал узлы и детали машины, ставя перед инженерами своего отдела более мелкие задачи.

И "Штурмфогель" летал. Правда, Вайдеман жаловался на сложность взлета и посадки, но Зандлер надеялся добиться лучшей управляемости и устойчивости в последующих испытаниях. Главное, обладая большой скоростью и сильным бортовым огнем, перехватчик быстро набирал высоту, мог успешно сражаться с "летающими крепостями".

Но вдруг из министерства авиации за подписью Геринга пришел заказ на "Штурмфогель" - бомбардировщик. Вилли Мессершмитт позвонил Зандлеру, едва сдерживая гнев.

Зандлер было заикнулся, что самолет с самого начала проектировался как истребитель-перехватчик, но главный конструктор перебил его:

- Я сам об этом говорил Мильху. Он и слышать не хочет ни о каком перехватчике. "Гитлеру нужен бомбардировщик", - твердит он. Боюсь, что и здесь фельдмаршал ставит нам палки в колеса.

По раздраженному, доверительному тону Зандлер понял, что Мессершмитту возражать бесполезно.

- Я попробую снять пушки и испытать "Штурмфогель" с подвешенными бомбами, - спокойно сказал Зандлер.

- Делайте, профессор, - разрешил Мессершмитт.

Один из самолетов разоружили, оставив лишь мелкокалиберный пулемет, к фюзеляжу прицепили две 250-килограммовых болванки, отлитых в форме бомб. Вайдеман кричал и ругался:

- Ты что-нибудь понимаешь, Гехорсман? Это же все равно, что на скаковую лошадь надеть воловью упряжь. Чудовищно!

Механик Гехорсман помалкивал. К стоянке подъехал Зандлер, молча осмотрел самолет.

- Я бы с удовольствием сбросил эти болванки кому-нибудь на голову, пригрозил Вайдеман. Зандлер поморщился:

- Не наша вина, Альберт. Давайте посмотрим, с какой скоростью полетит самолет с этими штуками.

- Я не удивлюсь, если в один прекрасный момент от "Штурмфогеля" потребуют, чтобы он еще нырял, - проворчал Вайдеман, надевая парашют.

Погрохотав с минуту двигателями, Вайдеман спустил тормоза. Самолет пошел на взлет. Гехорсман заметил, с каким большим трудом пилот выдерживал направление на разбеге. Перекачиваясь с крыла на крыло, "Штурмфогель" оторвался от земли и начал набирать высоту.

Потом с неба донесся нарастающий грохот. Вайдеман пытался разогнать "Штурмфогель" на взлетном режиме работы двигателей. Но, видимо, это ему не удавалось. Он снова набрал высоту и снова ринулся вниз, выжимая из двигателей все силы. Над старым аэродромом, где на бетонке был вычерчен квадрат, он сбросил болванки, набрал высоту, перевернулся через крыло, пронесся над Лехфельдом на огромной скорости и нацелился на посадку.

Когда он открыл фонарь и спрыгнул с крыла, Гехорсман увидел, что Вайдеман находился в состоянии сильного раздражения. Он пнул сапогом попавшую под ноги струбцину, подошел к механику:

- Где машина, черт побери?

- Вы не просили машины, господин майор, - сказал Гехорсман, опуская руки по швам.

- Так вызови же! И зачехляй самолет, больше на кем я летать не буду.

По аэродромному телефону Гехорсман вызвал машину. Она увезла Вайдемана к Зандлеру. Как и предполагал профессор, результаты испытаний показали, что легкий, стремительный "Штурмфогель" никак не мог стать бомбовозом: с подвешенными болванками он терял почти двести километров скорости.

Услышав об этом, летчики Лехфелъда по-разному обсуждали новость. Только капитан Новотны высказался определенно:

- Пусть "Штурмфогель" только поступит в строевые части, а там уж найдут ему место, будьте спокойны.

- 3

Оберштурмбаннфюрер Вагнер приказал Зейцу установить за Куртом Хопфицем слежку, так как в архиве штандартенфюрера Клейна не удалось отыскать копии его направления в Лехфельд. Зейц извлек из сейфа подлинник направления, внимательно осмотрел лист - нет, с обратной стороны не осталось следов копирки.

Возможно, Клейн отпечатал письмо в одном экземпляре, хотя это на него не походило. Прошагав из угла в угол некоторое время, он решил исподволь расспросить Хопфица о жизни и службе, чтобы определить степень его благонадежности.

Шел апрель, на улицах было совершенно сухо. Щурясь от яркого солнца, Зейц сел в "мерседес". Машина вынесла его на магистраль, ведущую прямо к аэродрому.

Но ехать пришлось долго. Дважды колонны военнопленных из лагеря Дахау преграждали путь. Зейц из-под темных очков наблюдал за чужими солдатами. Грязные скелеты двигались стадом, бесцельно глядя под ноги. Солдаты-эсэсовцы по сравнению с ними выглядели великанами. Небрежно закинув автоматы за спину, они держали в руках плетки и иногда просто скуки ради хлестали по спинам, прикрытым невообразимым рваньем.

Зейц знал, что в лагерях пленным не сладко. Знал, что их не щадят. Но сейчас, при виде истощенных русских, он вдруг поставил себя на место одного из них. Ведь мог же он сам попасть на фронт, потом в плен, валил бы лес где-нибудь в тайге за Уралом и ел похлебку из брюквы. Каким бы бодрячком он выглядел тогда? Зейц отвернулся.

Колонны прошли.

Зейц нажал на акселератор...