«Штурмфогель» без свастики

Давно Коссовски не ощущал такого мерзкого состояния. В последний раз, пожалуй, тогда, в Испании. Правда, с тех пор этот кошмарный страх посещал его по ночам. Смертельная опасность лавиной надвигалась из темноты, и не было сил пошевельнуться, защитить себя. Кончалась жизнь. Но он не мог даже крикнуть. И никто не услышал бы крик обреченного.

От ночных кошмаров оставалась на утро настороженная тень в глазах. Откуда надвигается роковая беда?

Беда таилась повсюду.

Тогда, в Испании, он не уступил страху. Не выдал себя. Но внезапный холод опустошил сердце и все тело, едва он услышал протяжный голос Зейца: «Выбора у тебя нет, приятель. Нам деваться некуда, и тебе придется послушаться нас. Или… Впрочем, какое дело мертвецам до того, что происходит с живыми. Трупы не любопытны. И неразговорчивы…»

Он не мог ничего ответить. Он знал, что любой ответ приведет его к гибели.

Тогда его спас Пихт. Сейчас надеяться можно только на себя. К тому же сила, навалившаяся на него теперь, была, очевидно, беспредельно огромнее той, что угрожала ему в Испании…

Вдруг сон улетучился, как паутина, сорванная ветром. Коссовски вспомнил день, когда Регенбах как бы между прочим сказал: «А старикашка Хейнкель потихоньку лепит самолет-гигант с четырьмя реактивными моторами». Неделю спустя служба радиоперехвата расшифровала телеграмму с подобным сообщением. Она была подписана именем Март… Почему пришло на память именно это?

От резкого, короткого звонка Коссовски вздрогнул. Он поднял телефонную трубку и услышал голос Регенбаха:

- Коссовски, немедленно едем в абвер к Лахузену.

«Вот откуда началось», — подумал Коссовски.

«Оппель» бесшумно мчался по широкой Вильгельмкайзерштрассе. Всю дорогу Регенбах молчал. Взвизгнули тормоза. Открылась и закрылась дубовая черная дверь.

Коссовски вошел в кабинет начальника второго отдела абвера и доложил о прибытии. Регенбах отошел в тень. «Значит, он уже был у Лахузена», — подумал Коссовски и снова ощутил на сердце мерзкий холодок. Опасность огромная, безжалостная. Он сам был ее частицей и потому хорошо знал, что сопротивляться бессмысленно, если приговор уже вынесен. А приговор вынесен. Он прочел его в глазах Лахузена.

Полковник Лахузен не смог скрыть того профессионального, слегка сострадательного любопытства, какое всегда испытывает охотник к смертельно раненному зверю, сыщик — к пойманному с поличным вору, палач — к смертнику, а контрразведчик — к допрашиваемому шпиону.

Лахузен заговорил о лехфельдской радиостанции. Начало беседы мало походило на допрос. Полковник, казалось, советовался с младшим коллегой. Советовался, мягко и настойчиво загоняя Коссовски в только ему известную ловушку. Коссовски понял, что он может никогда не узнать, какая вполне невинная фраза окажется для него роковой. Когда полковник обмолвился о Регенбахе, присутствующем тут же, Коссовски уже знал точно, что ему нечего надеяться на спасение.

Лахузен поднялся, и лицо его, вначале освещенное слабым отражением настольной лампы, скрылось в тени.

- Майор Регенбах сказал мне, — неожиданно ласковым тоном заговорил полковник, — что вам не терпится выехать в Лехфельд и самому поймать шпиона. Поезжайте, Коссовски, ловите…

- Да, но… — Коссовски так оглушило это разрешение, что он не сразу пришел в себя.

- За чем же задержка? — спросил полковник.

- Мне важно знать, расшифровали или нет ту телеграмму, которую перехватили после осуществления операции «Эмма».

- Понимаю… Вам знать важно. — Лахузен подошел к Коссовски почти вплотную и вдруг круто вильнул в сторону. — К сожалению, мы расшифровать ее не сумели. Вы свободны, капитан. Извините за поздний вызов. Такова служба… Вы, майор, останьтесь…

- Значит, Коссовски? — Лахузен взял текст расшифрованной телеграммы.

Он гласил:

«От Марта Перро. Предупреждение получил. Жду срочно лично. Март». 

Телеграмма о том, что Хейнкель работает над созданием четырехмоторного реактивного самолета была послана Центру и подписана Перро. Лахузен сам просил Регенбаха намекнуть об этом Коссовски за несколько дней раньше.

Но обвинение в шпионаже, считал Лахузен, слишком серьезное, чтобы немедленно арестовать такого человека, как Коссовски. И поэтому он решил выждать, когда тот сам выдаст себя и заодно Марта, с которым постарается встретиться в Аугсбурге или Лехфельде.

В ту же ночь, после ухода Коссовски домой, был вскрыт его сейф и изучено дело, которое он вел, расследуя аварии и катастрофы «Штурмфогеля».

За Коссовски решено было установить самую тщательную слежку.

Возможно, Лахузен имел бы больше оснований для ареста Коссовски, если бы он знал о том, что произошло в Испании в жаркий полдень августа 1937 года.

Но Лахузен об этом не знал. Знали трое: Зейц, Пихт и Коссовски. И все молчали.

Глава десятая День катастрофы