Штурмовая группа. Взять Берлин!

Над головами пронеслась пулеметная очередь. Оба поспешили под защиту деревьев.

«Тридцатьчетверка» младшего лейтенанта неслась на минометную батарею. Четыре 80-миллиметровых миномета прятались в двойных окопах. Мины продолжали вылетать, даже когда русский танк был уже в полусотне метров.

Он спускался с бугра и поэтому имел возможность вести огонь. Фугасный снаряд разворотил один из окопов, пулеметные очереди прижали к земле остальных минометчиков. Но смелому экипажу не могло везти до бесконечности.

«Фаустпатрон» врезался в башню рядом с орудием. Погибли командир танка, наводчик и заряжающий. Оглушенный, находившийся в ступоре механик, продолжал давить на педали. Дымившая машина, с выбивавшимися из люков языками огня, завалилась в минометный окоп.

Стрелок-радист, девятнадцатилетний сержант, очень хотел жить. Его ждали мать с отцом, младшие братья и сестры, невеста, которая посылала письма и фотографии.

Он с усилием вытолкнул в люк так и не пришедшего в себя механика, выбрался сам, держа наготове пистолет. Сержант наступил на тело контуженого немецкого минометчика, тот притворился мертвым.

Второй солдат вскинул карабин, но сержант его опередил, выстрелив три раза подряд.

Спину обжигал огонь, рвущийся из переднего люка. Он подхватил механика-водителя и потащил из окопа. Вместе с ним выбирался контуженый немецкий минометчик. Они не обращали друг на друга внимания. Каждый старался быстрее вылезти из окопа, который наполнялся огнем и дымом.

Затем стали взрываться танковые снаряды и мины в ящиках. Двое русских танкистов и ефрейтор-минометчик лежали на траве, тяжело дыша, не отрывая глаз от ямы, где бушевало пламя, раздавались взрывы и вылетали горящие обломки.

— Погиб командир-то наш, — прошептал, приходя в себя, механик.

Немецкий ефрейтор тихо, как мышь, полз в сторону обгоревшего кустарника. Кажется, про него забыли.

Бронеколпак забросали гранатами. Проломить толстую броню они не смогли, но пулеметчики закрыли заслонку и прекратили огонь. Двое саперов, не желая оставлять за спиной опасное бронированное гнездо с крупнокалиберным пулеметом, подтащили к узкой дверце противотанковую мину. Закрепили изолентой несколько тротиловых шашек и подожгли бикфордов шнур.

Почуяв неладное, внутри бронеколпака завозились. Приоткрылась дверца, высунулась голова немца:

— Сдаемся… мы не фашисты!

— Конечно, не фашисты. Братья по классу! Лупили из своего пулемета, сколько ребят побили.

У саперов, потерявших за какой-то час половину взвода, уже не оставалось места для жалости. Они не стали гасить шипящий шнур, а немцы медлили.

Оба пулеметчика вылезли в тот момент, когда воспламенился запал. Оглушительный взрыв восьмикилограммовой мины поглотил в мгновенной ослепительной вспышке тела пулеметчиков. Смешал и подбросил их вместе с землей, смял стальную дверцу бронеколпака.

Атаку штурмовой группы остановить уже было невозможно. Все понимали, что промедление обернется для большинства смертью. Люди бежали, стреляя, матерясь, торопясь быстрее преодолеть расстояние до немецких траншей и окопов.

Продолжали вести огонь два или три пулемета, многочисленные автоматы. Но взводы и отделения, не обращая внимания на потери, уже подбегали к траншеям.

Некоторые бросали гранаты, другие, расстреляв диски автоматов, кидались врукопашную. Немецкий обер-лейтенант, командир заслона, бежал к замолкнувшему пулемету «МГ-42». Расчет контузило гранатой, а пулемет на станке-треноге с заправленной лентой был готов к стрельбе. Офицер перехватил приклад, рука сжала рукоятку.

Он успел дать лишь одну очередь, которая свалила двоих русских солдат, бежавших впереди. Опытный обер-лейтенант смахнул бы из скорострельного «МГ» все отделение пехотинцев, но забежавший сбоку старшина Калинчук выстрелил в голову офицера из своего старого потертого нагана.

Пуля пробила каску и черепную кость. Офицер, смертельно раненный, но еще способный двигаться, разворачивал ствол в сторону старшины.

— Куда, сучонок! — орал старшина. — У меня четверо детей…

Наган в его руке посылал пулю за пулей, пока не опустел барабан.

— Вот так, — бормотал немолодой старшина, отходя от напряжения атаки, свиста пулеметных очередей, которые в любой миг могли оборвать его жизнь, которая была так нужна семье.

— Живой, ей-богу, живой, — бормотал он, перезаряжая старый наган, который прошел с ним всю войну.

Бойцы добивали остатки немецкого заслона. К командному пункту возле чудом уцелевшего бронетранспортера, выносили раненых. Их было много.

Санитары разрезали голенище добротного сапога лейтенанта Малкина и отбросили его в сторону. Медсестра Шура наложила еще один жгут. Она не знала, что делать с почти напрочь оторванной ступней, которая висела вместе с остатками сапога на обрывках кожи и сухожилиях.

— Что делать?

— Резать, — подступил с блестящим, остро отточенным ножом ординарец Антюфеев. — Ступня уже оторвана, а култышку перевязать надо, так ведь?

— Так, — кивнула Шура, оглушенная боем и множеством раненых, окровавленных людей, требующих помощи.

— Убери нож, — закричал Яков Малкин. — К хирургу меня…