Штурмовики идут на цель

— Все это так, но лучшего предложить не могу. Решай сам. А должность пусть вас не смущает — наверстаешь!

— Хорошо, я посоветуюсь с товарищами… На следующий день я приехал в часть с документами. Выхода не было, я согласился. С этого дня для меня началась новая жизнь.

Служба в транспортной авиационной части трудная, но интересная. Стал много летать, и за короткое время я побывал во всех концах Советского Союза и во многих странах мира.

Летчики транспортной авиации летали во всякую погоду, в любое время суток. Часто неделями не бывали дома. А если и появлялись, то ненадолго. Так пролетели два года.

В 1948 году некоторые мои товарищи стали поступать на учебу. Сдал свои документы в Военную Академию имени М.В. Фрунзе и я.

Условия приема были нелегкие. Но все вступительные экзамены я сдал на «хорошо» и был зачислен слушателем.

Годы учебы останутся в памяти надолго. Я занимался с увлечением, много читал. Учебные предметы в академии изучались с учетом опыта Великой Отечественной войны и меня это очень интересовало.

Я шел в числе передовых и в дни больших праздников на парадах мне поручали нести знамя академии. До меня знаменосцем был Покрышкин, окончивший академию в 1948 году.

В 1951 году слушатели сдали выпускные экзамены и разъехались по местам назначений. Меня назначили заместителем командира части точно такой же, в какой я служил два года до поступления на учебу.

Снова началась напряженная, тревожная, не знающая ни дня, ни ночи работа. Как и прежде, много летаю. Изучаю новые самолеты, учусь и учу других.

Полеты, полеты, полеты…

День сменяется днем, год годом. И вот уже 1956 год. Командование назначает меня командиром полка. Выполняю ряд серьезных и сложных заданий и начинаю ощущать: не хватает знаний, нужно учиться дальше. Направляю документы в Академию Генерального штаба Советской Армии. Но лишь в 1957 году под Октябрьские праздники меня пригласил к себе командир дивизии:

— Подполковник Гареев, подготовьте полк к сдаче. Постарайтесь, чтобы это не отразилось на работе эскадрилий.

— Сдать полк? Почему, товарищ генерал?

Теперь удивился он:

— Как? Разве вы не знаете? Тогда позвольте поздравить; приказом Министра обороны СССР вы зачислены слушателем Академии Генштаба. Собирайтесь на учебу…

Два года напряженных занятий в высшей академии — и опять служба. На этот раз получаю назначение в ту же самую авиационную часть, которая приютила меня в трудном для меня сорок шестом году. Когда-то я работал здесь на скромной должности заместителя командира эскадрильи. Сейчас дел и тревог у меня будет больше: работаю заместителем командира части.

Но трудности меня не пугают.

Четыре года службы в этой части проходят быстро. Я по-прежнему много работаю над собой, много летаю, осваиваю современные машины.

И вдруг все опять рушится. Вместо гулкой пилотской кабины я снова сижу в тихой, пропахшей медикаментами больничной палате и гляжу в окно. Но вот как-то вечером ко мне зашел летчик, с которым я был в своем последнем неудачном рейсе. Посидели на диване, поговорили о делах в части. Под конец я попросил рассказать, что было с самолетом потом, после того, как я потерял сознание…

Пилот немного подумал, вспоминая подробности, и, смущаясь, стал рассказывать:

— Летели мы ночью, погода была плохая, но вы мастерски вели самолет. Теперь признаюсь, я следил за каждым вашим движением. Ну, стало быть, летим. Вдруг, смотрю, вы как-то на бок завалились, словно вниз смотрите.

— Вниз, говоришь? — спросил я.

— Да, да. Я удивился: и чего он там интересного нашел? Ночью, на такой высоте вниз глядит и глядит… А потом заметил: кренится машина, все больше и больше…

— Ну? — не удержался я. — А ты что?

— Ясно; подправил раз, другой, третий… Потом окликнул. Вы — молчите. Выправил машину и позвал наших. Вы были без сознания. Что было делать? Связались по радио с ближайшим аэродромом, доложили: командир потерял сознание, прошу разрешить посадку. Так мы оказались во Львове. Было уже утро, и я довольно сносно посадил самолет…

После разговора с летчиком через несколько дней мне сообщили заключение врачебной комиссии: работать в авиации запрещается. Это и было мое расставание с небом. Да я и сам понимал, что это правильное заключение.

Вернулся домой, хожу из угла в угол — места себе не нахожу. Пришлось рассказать обо всем жене. Галя, конечно, успокаивает, говорит о том, что я еще молод, найду себе любимую работу, и все будет как прежде. И даже лучше: никто не будет тревожить по ночам, вызывать на аэродром, я буду больше с детьми, которые очень скучают без отца…

Все это, наверное, было убедительно, но глубоко до меня как-то не доходило. Я целыми днями ходил по городу, пробовал подыскать новую работу, но какое дело могло удовлетворить меня после 25 лет, проведенных на аэродромах и в небе? Я всей душой любил свою нелегкую и беспокойную профессию, а когда неожиданно лишился ее, мне показалось, что вместе с ней я потерял все.