Мы наблюдаем здесь создание алгоритма, которому в течение последующих лет будут следовать споры о характере женского образования. Объяснение неспособности женщин к какому-либо профессиональному труду крайне поверхностным характером женского образования, а также тем, что у женщин «отнимают все способы к приобретению сведений», станет очень популярным в 50–60-е годы XIX века. Оно вполне согласуется и с фразой, сказанной Е. Н. Пучковой в завершение и, возможно, предназначавшейся для утешения самолюбия оказавшегося на тот момент в меньшинстве противника, а возможно, отражавшей истинную точку зрения автора: «С женщинами, как с детьми, должно уметь обходиться, забавлять их; – оне, как дети, полюбят вас всем сердцем, и вы можете делать из них все, что вам угодно»106
. Впоследствии эта мысль также будет просматриваться у многих авторов-мужчин, выступавших по вопросам женского образования в середине – второй половине XIX века.К 20-м годам XIX века (а возможно, что и ранее) сочетание слов «ученая» и «женщина» приобретает некоторый неодобрительный оттенок. Как будто соединение этих слов означает нечто стыдное, что-то, чего следует избегать по мере сил, а уж если не удалось, то скрывать от окружающих, как неприличную болезнь. Так, например, филолог-лингвист барон Адольф-Андре Мериан (1772–1828)107
, постоянный консультант и корреспондент княгини Зинаиды Александровны Волконской (1792–1862), увлекшейся изучением славянских древностей и встретившей неодобрение общества, писал ей, предположительно в 1825 году: «Да не охладит стужа, которая Вас теперь окружает, Вашего усердия к истории и языкам! Храни Вас Господь от досадного положенияБиограф поэтессы и переводчицы Елизаветы Борисовны Кульман (1808–1825), известной своими феноменальными способностями к изучению языков, пошел еще дальше, чувствуя необходимость тем или иным способом оправдать хоть и выдающиеся, но не совсем подобающие способности девушки: «Ее часто видели задумчивою, иногда вдохновенною, но всегда почти скромною, любезною девицею, чуждою всяких притязаний на отличие. Особенно никто не мог предполагать в ней сочинительницы: она хранила под покровом глубочайшей тайны плоды своих поэтических восторгов: один г[осподин] Гроссгейнрих (ее преподаватель. —
Конечно, предположение, что девушка должна была умереть, дабы не сделаться в глазах своих знакомых «ученой женщиной», выглядит несколько преувеличенно и немного излишне патетически. Тем не менее подобное высказывание кажется вполне логичным, хоть и доведенным до абсурда завершением концепции, в соответствии с которой излишнее образование, а тем более интерес к наукам противоестественны в женщине.