Штурмуя цитадель науки. Женщины-ученые Российской империи

Е. О. Лихачева упоминает о посещении женщинами публичных лекций в Московском университете в своей знаменитой монографии по истории женского образования в России: «На отдельные лекции, например профессора Страхова по опытной физике, а также читавшиеся в 1807 году лекции профессора Буле по истории, археологии и изящным искусствам, дамы ходили, так же как и на лекции профессора Мерзлякова о русской словесности, читанные в 1812–1816 годах. В 1823 году было даже десять дам, из общаго числа 30-ти слушателей, на лекциях академика Шерера, который читал на немецком языке курсы “физико-химический и минералогический”, а “физико-химический с технологическим применением” – на русском. Эти лекции были платными – по 100 рублей за полный курс», – отмечает она298. Итак, в 1803 году Московский университет, учреждая публичные лекции, в том числе и по естественно-научным дисциплинам, приглашал посещать их не только любителей, но и любительниц наук. Во множественном числе. И, по отзывам современников, посещали их «московские дамы», а не одна какая-то особенная дама. Тоже во множественном числе. Здесь надо заметить, что, приглашая светских дам посещать свои аудитории, Московский университет мог руководствоваться некоторыми вполне практическими соображениями. Например, лично познакомившись с университетом, его профессорами и служителями, влиятельные дамы могли бы выбрать именно данное учебное учреждение для образования своих сыновей, что, безусловно, пошло бы на пользу университету. О том, что российские аристократки не только имели право голоса при решении будущего своих детей, в том числе и сыновей, и внуков, но что зачастую этот голос был решающим, свидетельствуют воспоминания. Например, известный историк литературы, автор классических учебников по истории русской литературы Алексей Дмитриевич Галахов (1807–1892) вспоминал: «По выходе из гимназии299 я не составил себе определенного понятия о выборе карьеры и положился на решение родителей. Отец, как помнится, думал повести меня по той же дороге, по которой шел немалое время, то есть записать меня в одно из присутственных мест Рязани, чтобы я там, служа и выслуживая чины, занял наконец какую-нибудь должность. Но мать решительно воспротивилась такому предположению. Она видела мою охоту к наукам и чтению, и ей больно было думать, что сын ее, кончивший гимназический курс первым учеником, остановится на полдороге своего образования. Конечно, – добавляет А. Д. Галахов, – при этом она не имела в виду сделать из меня учителя или профессора: такое намерение не согласовалось с общим мнением тогдашних дворян, относившихся неуважительно к ученому сословию; но, по крайней мере, она понимала, что университет дает известные права, с которыми и в службе, военной или гражданской, молодой человек идет более успешными шагами. И потому после долгих разговоров и многих совещаний, решено было отвезти меня в Московский университет»300. Наверно, А. Д. Галахов не был бы представителем своего времени, если бы не заметил далее: «Настояв на таком решении, мать моя едва ли постигала цену услуги, оказанной сыну; но сын и до сих пор свято чтит ее память, как память своей кровной благодетельницы»301. Другой пример. В краткой биографической заметке, посвященной доктору медицины, ботанику-любителю и известному коллекционеру и собирателю флоры Александру Егоровичу Ризенкампфу (1821–1895), Владимир Ипполитович Липский (1863–1937) писал: «Получил домашнее воспитание у своей бабушки, женщины замечательной по уму и образованности, Анны Ризенкампф (рожд. фон-Гине). Ей он обязан превосходным знанием языков французского, немецкого, английского, а также необычайной виртуозностью в музыке. По латыни он писал и говорил свободно. Пройдя последний старший класс в Ревельской классической гимназии, он поступил в С.-Петербургскую Военно-Медицинскую (ныне) Академию»302. Сведения эти В. И. Липский почерпнул из рассказов Антонины Карловны Жмакиной (1845–?), знавший Александра Егоровича настолько «близко»303, что он завещал ей свои ботанические коллекции304.