Шу-шу. Из воспоминаний о Владимире Ильиче Ленине

Сам Владимир Ильич был великолепным конспиратором. Он умел очень ловко скрываться от сыщиков. Он тщательно изучил расположение проходных дворов Петербурга и, отправляясь на «явку», частенько брал с собой запасную шапку. Заметив шпика, он быстро заходил в ближайший проходной двор, переодевал на ходу шапку, приподнимал воротник и появлялся уже на другой улице совсем неузнаваемым.

Прошло немного месяцев моего знакомства с этим своеобразным «Стариком», как я уже начал уличать себя в чувстве какой-то особой полноты жизни именно в присутствии, в дружеской беседе с этим человеком. Уходил он — и как-то сразу меркли краски, а мысли летели ему вдогонку…

В 1895 году Владимир Ильич ездил за границу, чтобы установить связь с группой русских марксистов-эмигрантов. Возвращаясь из-за границы, Ленин сумел спрятать от сыщиков и провезти в чемодане с двойным дном нелегальную литературу и ещё один заморский подарок: начинавший в то время входить в употребление мимеограф[2]. Жандармы подозревали, что Ленин из-за границы приехал не с пустым чемоданом, и установили за ним наблюдение. Но Владимир Ильич тоже догадался, что за чемоданом следят, и решил провести шпиков. Заехав к одним знакомым и вынув из чемодана печатный прибор, Владимир Ильич передал пустой чемодан двум студентам и поручил «утопить» его обязательно на виду у шпиков. Потом мы все до колик хохотали над рассказом этих студентов. Два часа они возили по городу на извозчике чемодан, набитый камнями. За ними неизменно следовали на другом извозчике шпики. Наконец студенты со всеми предосторожностями, но так, чтобы шпики видели, утопили чемодан в Екатерининском канале. Вот была жандармам забота вытаскивать из воды чемодан с камнями!

— Рожи-то, рожи-то у них какие были при этом! — хохотал Владимир Ильич.

А этот мимеограф немало поработал впоследствии для дела просвещения петербургского пролетариата.

ДРУГ БОЛЕН

Однажды Владимир Ильич простудился и заболел. У него открылось воспаление лёгких. Страшная по тем временам болезнь даже для молодого крепкого организма. Мы очень волновались за Владимира Ильича. Совсем недавно в Петербурге умерла сестра Владимира Ильича — Ольга.

Во время болезни Владимир Ильич стал нам всем как-то ещё ближе, ещё дороже. Мы боялись потерять его. По очереди дежурили мы у постели больного. Болел Владимир Ильич тяжело. Он лежал неподвижный, весь укутанный компрессами, обложенный грелками. Особенно больно было смотреть на его исхудавшее лицо.

Сам Ленин стойко переносил болезнь.

— Только, пожалуйста, ничего не сообщайте Марии Александровне. Мама и так много пережила за последнее время, — просил он нас.

Иногда, очнувшись от забытья и видя кого-нибудь у постели, Ильич спрашивал:

— Зачем вы дежурите у постели? Вы идите-ка к своим делам. Ничего, я сам.

Как радовались все мы выздоровлению Ильича! С какой энергией мы под его руководством развернули нелегальную революционную работу среди петербургских рабочих!

«ПРЕДВАРИЛКА»

К концу зимы 1895 года тучи явно сгущались над нами. Хуже всего было то, что шпионская слежка приобретала временами до некоторой степени загадочную форму. Выходишь из дому, стараясь замести за собой следы по всем правилам конспирации, и вдруг на каком-нибудь отдельном этапе своего пути видишь как из-под земли выросшую фигуру явно выслеживающего шпиона. Впоследствии при наличности таких примет мы, конечно, поступали гораздо более практично: сменяли паспорта и район действия, но в те времена мы были ещё неискушёнными новичками. Прибавьте к этому ещё и тот естественный молодой задор, который влечёт к отважным операциям, прямой лобовой атаке…

Так или иначе, но 8 декабря 1895 года, глубокой ночью, мы очутились в том своеобразном здании на Шпалерной улице, которое именовалось петербургской «предварилкой» (Дом предварительного заключения). В стенах этого дома нам предстояло провести целых четырнадцать месяцев…

Несмотря на крайне суровый режим тогдашней «предварилки», нам всё же удалось при посредстве тюремной библиотеки и при посредничестве лиц, приходивших к нам на свидания, вступить в деятельные сношения друг с другом.

Мы сидели в «одиночках». Пять шагов в длину, три шага в ширину. Высоко под потолком — небольшое оконце. Откидные стол и стул, ввинченная в стену кровать, в двери — глазок для надзирателя.

Каждый день нас по одному выводили гулять. Гуляли мы в маленьких деревянных клетушках, разгораживающих тюремный двор. В середине, на вышке, медленно расхаживал часовой, следя за тем, чтобы заключённые не переговаривались.

Из окна моей камеры, подтянувшись на руках, можно было увидеть тюремный двор и товарищей на прогулке. Это было не так-то просто: сквозь глазок в тяжёлой запертой двери почти непрерывно следил надзиратель. Но никакие силы не могли удержать меня в те часы, когда на прогулке должен был быть, по моим расчётам, Владимир Ильич.

И сейчас проносится в моей памяти дорогое его лицо, эти поспешные сигналы и невольная оглядка на находящегося в центре круга прогулок угрюмого часового.