Шухов, скончавшийся в 1939 году, уже не мог знать печальной статистики за 1940 год: на советских нефтеперерабатывающих заводах было переработано 29 миллионов 414 тысяч тонн нефти, в результате выработано в том числе 883,6 тысячи тонн авиационного бензина, 3 миллиона 476,7 тысячи тонн автомобильного бензина, 5,6 миллиона тысяч керосина, 1 миллион 274 тысячи тонн лигроина, 1 миллион 459 тысяч тонн дизельного топлива, 413,2 тысячи тонн флотского мазута, 9,8 миллиона тонн топочного мазута, а также 1 миллион 469 тысяч тонн различных масел. Основной объем авиабензина был с низким октановым числом — от 70 до 74, а вот доля авиабензина Б-78 для новых самолетов Як-1, Як-3, МиГ-3, ЛаГГ-3, Ил-2, Ил-4, Пе-2 и других составляла лишь 4 %. Вот почему такую большую роль сыграла в снабжении Красной армии помощь союзников по ленд-лизу, что не раз подчеркивал маршал Георгий Константинович Жуков. За счет американской и британской помощи по ленд-лизу в общем было получено 1 миллион 117 тысяч тонн высокооктанового бензина, что примерно равнялось потребленному объему собственного производства этого топлива в СССР (1,1 миллиона тонн), произведенного преимущественно на импортном оборудовании{243}.
Причины неприглядной ситуации в нефтепереработке лежат в том числе и в результатах той бакинской поездки Шухова, и в той обстановке, в которой она проходила. Тогда зачастую одной из весомых причин, заставлявших людей принимать ответственные решения, был страх. Страх обострился особенно после Шахтинского дела 1928 года и дела Промпартии (или «Инженерного центра») 1930 года, по итогам которых главными обвиняемыми во вредительстве в советской промышленности были объявлены старые инженерные кадры. Ряд инженеров и технических специалистов, «уличенных» еще и в шпионаже, были приговорены к расстрелу. В оборонной промышленности в результате репрессий число инженеров сократилось с десяти тысяч до шести тысяч человек.
Но ведь всех не поставишь к стенке, потому на исходе нэпа, по сути, началась массовая травля высококвалифицированных специалистов — так называемых спецов, к которым прежде всего относился Шухов. Вредители были повсюду — такая мысль успешно внедрялась в умы пролетариата с высоких и малых трибун, на митингах и собраниях, со страниц газет. Свою роль в этом процессе сыграл и Владимир Маяковский, писавший в 1928 году:
В это время Сталин провозглашает: «Нельзя считать случайностью так называемое шахтинское дело. «Шахтинцы» сидят теперь во всех отраслях нашей промышленности. Многие из них выловлены, но далеко еще не все выловлены. Вредительство буржуазной интеллигенции есть одна из самых опасных форм сопротивления против развивающегося социализма. Вредительство тем более опасно, что оно связано с международным капиталом»{244}. Старые инженерные кадры опасны еще и вот почему — они хоть на словах и за советскую власть, и производят хорошее впечатление, но втайне мечтают о реставрации капитализма, тонко и скрытно занимаются саботажем, исповедуя узкую корпоративность, морочат голову молодым коммунистическим кадрам, суют палки в колеса, стремясь любой ценой сорвать выполнение планов первой пятилетки.
С опаской относились к спецам и в нефтяной промышленности, во время нэпа их еще терпели: «Надо сказать честно, что без спецов мы пока работать не можем. Нефтяников-спецов осталось очень немного, многие уже повымерли. Мы понимаем, что спецы — среда, которая крепко держится за свои навыки, которая думает, что без них мы не обойдемся, и бывают правы. Поэтому не нужно ерепениться, а немного подучиться…»{245} Но пока терпели, уже строили планы по их устранению. В воспаленном мозгу сотрудников ОГПУ рождались разветвленные схемы, соединявшие воедино советских инженеров-вредителей с живущими за границей бывшими владельцами нефтепромыслов — Нобелями и Лианозовыми, компаниями «Стандард ойл» и «Шелл», английским Генеральным штабом.