Вскоре агрессия, долго таившаяся под спудом, выплеснулась и в других местах Франции. В течение трех недель после штурма Бастилии крестьяне, по большей части безземельные, нападали на замки, усадьбы и монастыри. Вооруженные вилами, саблями и копьями люди с великим шумом штурмовали оплоты сильных мира сего, разоряли, грабили и сжигали архивы, уничтожая документы, закреплявшие привилегии дворян и клира. Франция была охвачена мятежом.
Брауншвейгский писатель и издатель Иоахим Генрих Кампе (1746–1818) стал свидетелем первых заседаний французского Национального собрания в Версале. Там он слушал жаркие дебаты и громкие прения. 14 августа 1789 г. он пишет из Парижа: «Лишь немногим обладающим поистине зычным голосом удается перекричать все это столпотворение». Воздух наполняют «противоречащие друг другу голоса, то возгласы одобрения, то аплодисменты, то общий смех». Ораторы сражаются, «как настоящие атлеты», «потрясая в воздухе сжатыми кулаками, раздувая щеки, с напряженными лицами и взглядами, пылающими гневом»[135]
.21 января 1793 г. около 20 000 человек собрались на нынешней площади Согласия. Толпа зашумела, когда к месту казни, погромыхивая, подъехала телега, в которой везли короля Людовика XVI. Тысячи людей напряженно всматривались в то, как бывший богоравный государь поднимается на эшафот. Революция дала ему новое имя – Луи Капет. Когда палач собрался связать ему руки и завязать глаза, он воспротивился: еще немного. Последняя попытка отсрочить неизбежное. Громким голосом король воззвал к толпе: «Мой народ, я невиновен! Я прощаю…» Дальнейшие слова потонули в грохоте барабанов национальной гвардии. Люди невольно затаили дыхание, когда лезвие гильотины со скрежетом поднялось, затем упало с глухим стуком – и отрубленная голова короля полетела в корзину. Палач вытащил ее и поднял ввысь, а народ оглушительно заревел, слышались крики «Да здравствует нация!». В деревне, по свидетельствам современников, новость о казни короля не вызвала восторга. И в то же время не было ни траура, ни протеста – так глубока была пропасть между властью и подданными.
Скрежет и лязг гильотины, тупой удар и следующий за ним рев толпы стали акустическим символом революционного террора. Этот звук, словно удар тока, заставлял вздрогнуть многие тысячи людей, которые не дыша следили за происходящим на эшафоте. Лезвие падает, иногда еще слышен стук и треск корзины из ивовых прутьев, куда отлетает отрубленная голова, – и на какое-то мгновение наступает мертвая тишина, краткий момент ужаса и отвращения перед тем, как возбужденная ужасным зрелищем толпа начнет реветь, торжествуя над былыми угнетателями. Изобретатель гильотины, французский врач Жозеф Игнас Гильотен (1738–1814), один из первых членов новоиспеченного Национального собрания, настаивал на том, что неизбежные смертные казни должны быть модернизированы, чтобы уменьшить страдания приговоренных – никаких топоров, мечей, костров и виселиц. Его поддержал главный палач Парижа Шарль-Анри Сансон (1739–1806), любитель игры на скрипке и горячий поклонник оперы, а также убежденный монархист – что, впрочем, не помешало ему собственноручно обезглавить короля Людовика XVI. Этот церемониймейстер смерти провел 2918 казней.
https://youtu.be/sV20zTot2ts?si=mtCj63TsVvnJxhoW
12. Приближение смерти
Раннее Новое время. Звуки работающей гильотины (реконструкция)
Вакуумом власти, возникшим на завершающем этапе революции, умело воспользовался артиллерийский офицер Наполеон Бонапарт (1769–1821), невысокий (всего 1,68 м) корсиканец с итальянскими корнями. Будущий император Франции считался человеком, довольно чувствительным к шуму: «Десяток говорунов производят больше шума, нежели десять тысяч, которые молчат»[58]
, – якобы произнес он однажды. Гром сражения был для него сладчайшей музыкой, а вот звучание повседневности вызывало отвращение. Впоследствии писатель Оноре де Бальзак, издавая сборник максим и мыслей Наполеона Бонапарта (1838), вложил в уста императора следующие слова: «Народу нужны шумные празднества; дураки любят шум, а толпа состоит из дураков».Паровая машина – рождение индустриального шума