Индустриализация начала заметно набирать обороты примерно с 1750 г. Главную роль в этом процессе играли три фактора: каменный уголь, значительное увеличение масштабов выплавки чугуна благодаря доменным печам и открытие мануфактур – предшественниц современных фабрик. Корни индустриальной революции уходят в маленькое местечко Коулбрукдейл в Уэст-Мидлендсе, Англия. Именно там в 1709 г. британца Абрахама Дарби I (1676–1717) посетила идея, как наладить массовое производство чугуна. Желая отказаться от использования редкого и дающего мало энергии древесного угля, он начал экспериментировать с каменным – первое время безрезультатно. Но когда ему удалось снизить содержание серы и фосфора в угле путем коксования, это был успех. Наконец-то он смог выплавить из железной руды чугун благодаря дешевому и дающему много энергии каменному углю. Для Абрахама Дарби, квакера, это имело самые приятные последствия: он стал сказочно богатым графом Коксом. Для всего мира это был гигантский шаг вперед, объемы выплавки чугуна колоссально возросли. Этот металл стал двигателем экономического развития. Отныне облик многих английских, немецких, бельгийских городов определяла металлургическая промышленность и ее главные героини – доменные печи. Чугун был повсюду. Из него отливали церковные колокола, пушки, печи, каминные решетки, посуду, подсвечники и отопительные приспособления. Восторг публики достиг высшей степени, когда Абрахам III, внук упомянутого выше Дарби, в 1779 г. организовал постройку моста из чистого чугуна через реку Северн, неподалеку от своего родного города. На глазах изумленных деревенских жителей и множества зевак рабочие стучали, клепали и ввинчивали – и собрали конструкцию всего за три месяца. Это был кульминационный пункт ранней индустриализации.
Остальное довершает демографический рост. По окончании Средневековья начался колоссальный экономический подъем, оживилась торговля, на свет появлялось все больше детей. В Лондоне между 1650 и 1700 гг. численность населения выросла почти вдвое и приблизилась к миллиону жителей. Одни лишь ремесленные мастерские не смогли бы обеспечить всем необходимым такое количество людей. Переход к мануфактуре, а значит, и к фабрике был необходим. Для занятых в производстве мужчин, женщин и детей изменилось все. Паровые машины приводили в движение молотки, страшно грохоча. Мерно стучали первые автоматические ткацкие станки и прядильные машины. Чтобы выполнять новые операции – фрезерование, обточку, сверление, – все время появлялись новые механизмы, ускоряющие темп работы. Все сферы производства становились быстрее, эффективнее и громче. А самое важное, фундаментально изменился сам характер труда.
Масштаб перемен наглядно показывает знаменитый пример «булавочной мануфактуры» Адама Смита (1723–1790), британского философа и основоположника современной политэкономии. Описав принцип разделения труда на новых мануфактурах и фабриках в своем ключевом труде «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776), он заложил основы шумной индустриальной цивилизации будущего с характерным для нее массовым производством, в котором применяются высокопроизводительные машины и конвейеры. В прежних мастерских, писал Смит, все необходимые операции по изготовлению булавки выполнял один работник: он отрезал проволоку, заострял ее, надевал булавочную головку и производил, таким образом, максимум 20 булавок в день. Идея Смита подкупала своей простотой. Если человек будет специализироваться лишь на одной трудовой операции – тянуть проволоку, отрезать, заострять ее, монтировать головку и упаковывать, – производительность труда может вырасти в разы. А чем проще операция, тем больше вероятность, что ее сможет выполнить машина. Так была рождена идея массового индустриального производства и открыт путь к современным фабрикам, сдельной работе и не знающему предела шуму машин. Выводы Смита кружили голову: он утверждал, что предложенный им метод организации производства позволит 10 работникам производить не 200 булавок, а 48 000 – всего за один день. По тем временам – гигантская цифра. И сфера производства стала теперь звучать по-другому. Высокая производительность труда требовала быстрых движений, которые создавали больше шума. Этот шум был ритмичным и монотонным, ведь работники раз за разом, синхронно совершали одни и те же трудовые операции. Дополнительным источником громких звуков были машины – и шум рос, превращаясь в оглушительную какофонию.